Герман Кох - Уважаемый господин М.

Для своих близких (для дочек – жена пусть провалится!) он будет только отсутствующим. Пусть все указывало бы на убийство, но, пока не найден труп, остается надежда – хотя бы минимальная – на благополучный исход. Та самая соломинка утопающего.

Через полгода (или год) он вернется. Он где-нибудь объявится. Потеря памяти. Он прикинется, будто потерял память. Ненадолго, ведь ему, наверное, не удастся выдержать эту роль дольше нескольких дней. При встрече с дочками (с женой, которая, обливаясь слезами, все ему простит) память к нему вернется – постепенно, скачками. «Папа! Папа!» Он поднимет брови, наморщит лоб. «Да, возвращается… что-то возвращается…»

Через неделю его память почти восстановится. Тогда он вспомнит и то, как шел вместе с Германом к Слейсу. Потом надолго провал, до той минуты, когда он наконец снова очнулся – в снегу, замерзший до полусмерти, он не знал, что могло случиться; возможно, его оглушили ударом сзади и оставили, сочтя мертвым? Правда, он этого не помнит. Потом опять какое-то время ничего. Он шел, да. Шел и шел. Затем огромная дыра во времени, смутное воспоминание о мосте через Сену. «Доктор, как вы думаете? Что такое со мной стряслось?»

«Папа спит» – он чувствует на лбу ручонку, ручонку своей дочки, для которой с сегодняшнего вечера станет лишь воспоминанием. Сначала еще довольно ярким, но быстро стирающимся. Затем – постепенное забвение, продолжение жизни в фотоальбоме. «Посмотри, это папа держит тебя на коленях».

Они выпили по чашке кофе на террасе закусочной на углу бульваров Сен-Мишель и Сен-Жермен. Официант озабоченно осведомился у М., все ли в порядке, или, может быть, ему докучает этот небритый человек в испачканной и порванной зимней куртке, от которого разит перегаром. И М. в клятвенном жесте поднял руку над столиком: все хорошо, все в порядке, мы скоро уйдем.

С самого начала, с того утра, когда М. распечатал присланное авиапочтой письмо, что-то вызывало у него неприятие. Книга была почти закончена, он всегда доверял своей интуиции, он знал, когда книга в самом деле готова. Учитель, вынырнувший ниоткуда, учитель, страдающий (притворной!) потерей памяти, – это было уже слишком, ненужная сюжетная линия. Но чтобы сразу не испугать Яна Ландзаата, М. сделал вид, что его заинтересовал этот новый угол зрения.

– Когда я увидел, что Герман стоит на мосту с кинокамерой, то решил, что весь мой план лопнет, – сказал Ландзаат. – Я же не мог просто убежать, тогда он, разумеется, снял бы меня. Но в конце концов все оказалось гораздо проще, чем я думал.

– Почему вы думаете, что я буду молчать? – спросил М. – Почему бы мне завтра же не вернуться в Амстердам и не пойти прямиком в полицию?

– Потому что вы писатель, – ответил учитель. – Вы не сможете такое выложить. Вы захотите оставить это при себе.

Когда опустились сумерки, они пошли к Сене. Ян Ландзаат показал ему мост, под которым в последние месяцы проводил ночи. Но М. слушал вполуха. Возможно, все это не нравилось ему в первую очередь потому, что новые сведения действительно представляли интерес для публикации. Эффектность. Его книге это совсем не нужно. На учителе слишком сфокусируется внимание. Ему хотелось чего-то другого – может быть, более вневременной книги. Просто истории, в которой два школьника избавляются от учителя. Просто потому, что это возможно. Потому что подвернулся случай – восстановление естественного равновесия.

Он не планировал этого заранее. Они спустились по ступенькам на набережную и стояли под мостом. Тем временем М. решил, что делать. Сначала он скажет учителю, что хочет еще подумать. А после этого больше никогда не даст о себе знать. Книгу он оставит в точности такой, как она есть. Ян Ландзаат может внезапно вынырнуть, если у него есть такое желание, но уж во всяком случае не в книге.

– Мне нужно вернуться в гостиницу, – сказал М. – Я подумаю.

– Только не слишком долго, – сказал учитель.

Его глаза влажно блестели на лице, скрытом грязной слипшейся бородой.

– Я скучаю по дочкам. Мне их правда не хватает.

Возможно, это что-то другое, размышлял М. тогда. Возможно, было еще что-то, что его оттолкнуло. Он всегда испытывал неприязнь к людям, которые приходили к нему с идеями для новых книг. «Я сразу вспомнил о вас. Это в самом деле что-то для книги. Ну да, я же не писатель. Если вы захотите этим воспользоваться, я вам разрешаю».

Между тем стало совсем темно; они стояли на набережной рядом и смотрели через реку, на пляшущие огоньки моста, отраженные в черной воде. М. еще раз огляделся, но вокруг было пусто. Он сделал шаг назад, так что Ландзаат оказался между ним и краем набережной.