Герман Кох - Уважаемый господин М.

В кадре снова появляется Лаура, она стоит у двери кабинета физики и озирается по сторонам, потом машет рукой в сторону камеры и начинает пробираться между столпившимися перед кабинетом школьниками. Она смотрит в объектив, нет, на этот раз она смотрит мимо камеры – на меня. Она что-то говорит, она грозит пальцем, почти осуждающе: не смей ! Но потом мы видим ее улыбку. Она улыбается и качает головой.

– Тебе надо было это перевернуть, – говорите вы. – Или нет, не перевернуть. Вот что я имею в виду: представь, что ты идешь по какой-то улице и вдруг слышишь не совсем привычный звук – слишком низко пролетающий самолет, во всяком случае что-то необычное, необычный звук – звук, который отличается от нормального уличного шума вокруг тебя. Ты смотришь наверх и действительно видишь самолет. Пассажирский самолет. Он летит над самыми крышами домов. Так быть не должно, вот твоя первая мысль; что-то случилось, раз он летит так низко. Случайно у тебя есть с собой кинокамера. Или видеокамера. Ты направляешь камеру вверх, и не проходит и секунды, как ты видишь, что самолет врезается в небоскреб. В башню. В здание высотой больше ста этажей. Ты снимаешь , как самолет врезается в эту башню. Взрыв, огненный шар, разлетающиеся во все стороны обломки. Через полгода ты совершаешь убийство. Полиция производит обыск и находит пленку с врезающимся в башню пассажирским самолетом. Могут ли сыщики, которым поручено это расследование, сделать вывод, что ты всегда испытывал недостаточно благоговения перед жизнью, поскольку снял гибель сотен, а то и тысяч людей? Только потому, что ты случайно там оказался?

Пленку с моими родителями, которые сидят за столом и едят, мы смотрим молча. В том числе и я; я ничего не комментирую, только отмечаю, что чего-то не хватает без музыки, без саксофона Михаэла. Возможно, не надо было ее показывать, приходит мне в голову, когда пленка подходит к концу.

– Герман, а почему ты назвал это «Жизнь ради смерти»? – спрашивает ваша жена, когда я останавливаю проектор и беру следующую катушку.

– Ах, то было такое время, – говорю я. – Высокопарные названия. Так из ничего делают нечто. В конце концов, это всего лишь мои родители. Я задумал еще и продолжение, но через несколько месяцев отец окончательно ушел к своей новой подруге, и мне больше не хотелось этим заниматься.

На следующей пленке мы снова в Терхофстеде. Вот мы идем по дороге на Ретраншемент, точнее, сворачиваем: я несусь вперед, чтобы увидеть, как они все выходят из-за поворота.

– Лодевейк, – говорите вы. – А тот кудрявый – Михаэл. Рон. Давид, та девушка рядом с ним – ее я все время забываю – его подружка, да как же ее звали-то?

– Мириам, – говорю я.

– Лаура, – говорите вы, когда мимо проходит Лаура.

Она идет под руку со Стеллой, но имя Стеллы вы не называете.

Потом мы в Звине. Я снимаю кусты чертополоха, а потом – белую полосу прибоя вдалеке, Давида и Мириам, которые отстали на дамбе, стоят и целуются.

Мы видим Лауру со спины, ее длинные черные волосы и следы, которые ее сапожки оставляют на песке.

Я обгоняю ее, я снимаю ее спереди. Лаура останавливается – она смотрит прямо в камеру, она отводит волосы с лица. Она смотрит. Она продолжает смотреть.

Я вставляю в проектор последнюю катушку. Белый пейзаж, пурга, синяя табличка с названием населенного пункта – «Ретраншемент, муниципалитет Слейс», – на ней шапка снега, но снег налип и на лицевой стороне, через табличку по диагонали идет красная черта.

Лаура. Лаура с пластиковым мешком для покупок, у нее на голове белая шапочка, камера приближается – снег на Лауриных бровях, на ее ресницах, – пока ее лицо не заполняет весь кадр, а затем становится нерезким и чернеет.

– Эту пленку так и не нашли, – говорю я. – Я только-только отнес ее в проявку, когда ко мне домой пришли и забрали все остальные.

Следы ног на снегу, камера медленно поднимается, мы видим начало моста, перила, под ними лед, – должно быть, это замерзшая вода какой-то реки или канала.

На противоположном конце моста стоит учитель истории Ландзаат. Он машет рукой – нет, скорее этот жест означает «ну давай поторопимся, пойдем дальше». Он поворачивается и делает несколько шагов, потом оглядывается и останавливается.

Похоже, его окликнули, поэтому он и остановился; за мостом он свернул налево, а теперь он указывает прямо перед собой и поднимает обе руки.

Еще некоторое время он продолжает так стоять; он довольно далеко, но по его жестам, по движениям его тела видно, что он что-то говорит, может быть, что-то спрашивает, – белые облачка вырываются у него изо рта.