Герман Кох - Уважаемый господин М.

– Что она тут говорит? – спрашиваете вы. – Ты не помнишь?

– Нет, – отвечаю я. – Что-то вроде: что ты, по-твоему, делаешь. Чем ты, по-твоему, занимаешься. Что-то такое.

Я помню это очень хорошо, это осталось у меня в памяти навсегда, надолго после того, как в том же учебном году я побывал в ее наполненной мертвой тишиной квартире возле Утрехтского моста, чтобы проработать свой список литературы, – и еще надолго после ее смерти.

Она сказала кое-что обо мне, кое-что такое, о чем я сразу, там же и тогда же, с ужасом спросил себя, правда ли это. Видела ли эта внешне почти бесполая женщина нечто, чего я сам никогда не замечал. Позже, у нее дома, я спрашивал себя, не вернется ли она к этому; наверное, это было главной причиной того, что я не принял ее предложения выпить «не чаю, а чего-нибудь другого».

– С этим, Герман, у тебя потом тоже были неприятности? – спрашиваете вы.

Пленка дошла до конца и выскакивает из проектора, неожиданно освободившаяся катушка стремительно вращается, и я останавливаю ее указательным пальцем.

– Да, – говорю я.

– Я помню, – говорите вы.

Вы берете свой бокал красного вина с низкого столика возле кушетки и подносите его к губам – но не делаете ни глотка.

– Они сочли эти фильмы совершенно идиотскими. То есть ту цветочную палатку и что вы делаете тут в лифте. Задним числом. Вот и все. А задним числом это приобретает другой смысл. Во всяком случае, с этой учительницей. Никакого уважения. Такой ведь был вывод? А тому, кто не имеет никакого уважения к учителям, не составит большого труда и убить учителя.

– Да, – говорю я.

В горле у меня вдруг пересохло, я подношу к губам бутылку пива, но она пуста.

– А тот сценарий стал, я думаю, последней каплей. О захвате заложников в твоей собственной школе. Раздули целую историю. Ведь такого «нормальный ученик» тоже никогда не сделает, правда? Но это, конечно, чушь собачья. Самое большее, что можно сказать теперь, – это что ты намного опередил свое время.

– Герман, хочешь еще пива? – спрашивает ваша жена.

Я киваю:

– Очень.

– Вся эта брехня о давно прошедшем… – продолжаете вы, пока ваша жена встает и уходит на кухню. – Это в точности как с трудным детством. Кто-то открывает стрельбу в средней школе или в торговом центре и убивает пятнадцать человек. В ходе расследования неизменно всплывает трудное детство: разведенные родители, отец, распускающий руки, пьющая, торгующая собой мать, виновник с «нарушенными социальными контактами», который «всегда выделялся и зачастую вел себя странно». Но удобства ради забывают о десятках тысяч, может быть, даже о сотнях тысяч чудаков с нарушенными социальными контактами, с не менее трудным детством, которые пальцем никого не тронут, не говоря уж о насилии или убийстве.

– Но ведь в «Расплате» вы проводите ту же связь.

– Просто это было лучше для книги. Предзнаменования. Сигналы, указывающие на будущее. Кроме фильма с этой учительницей и того сценария, главным, наверное, был еще тот учитель физики. Которого ты продолжал снимать, когда он уже мертвым лежал у себя в кабинете. Кто делает такое, будет и вообще безразличен к жизни, к жизни учителей, – так рассуждали в то время. Сначала я придерживался такой же логики. Еще раз: для книги. Книга, в которой несколько подростков делают смешные фильмы у цветочной палатки, дурачат учительницу и снимают умершего на боевом посту учителя, но потом никого не убивают, а, напротив, продолжают учиться, создают семьи и дослуживаются до главного бухгалтера в страховом обществе, – такая книга никому не интересна. Такие личности естественно вливаются в серую массу людей, которые, возможно, совершали в юности дикие и странные выходки, но потом, повзрослев, усмирились. Писателю это ничего не дает. Кстати, он у тебя с собой, тот фильм с учителем физики?

Ваша жена снова садится на диван, я отпиваю из второй бутылки пива. На экране Лаура. Она сидит в столовой лицея имени Спинозы, сорок лет назад, она засовывает два пальца себе в рот, она давится, но дальше ничего не происходит. Она брезгливо морщит лицо, потом улыбается в камеру и качает головой.

– Какая красивая девушка, – говорит ваша жена. – Что она там делает?

– Я предложил ей выблевать розовый кекс, чтобы она могла сказаться больной перед контрольной по физике, – говорю я. – Она старалась изо всех сил, но в итоге у нее так ничего и не получилось.

Тем временем в кадре появились голени и блестящие черные ботинки господина Карстенса. Камера медленно поднимается по его ногам, но уже скоро весь кадр заполняется столом, тело скрывается из виду за мужчинами – консьержем, двумя учителями, – которые садятся вокруг него на корточки.