Инна Бачинская - Среди восковых фигур

Она замолчала, смотрела на Федора, ожидая осуждения или одобрения, и он сказал:

– Лидия Семеновна, вы все правильно делаете. Вам не за что себя упрекать. Главные ценности в жизни – свобода и право выбора. Вы умная и сильная женщина, вы справитесь. Мальчики у вас славные, жаль, не видел старшего.

– А вы приходите к нам! – воскликнула Лидия Семеновна. – Правда! Придете?

– Приду. А ваша мама хорошо готовит?

– И я, и мама! Пирогов напечем! С капустой и грибами! Придете? – Она раскраснелась и похорошела, и Федор подумал, что она счастлива. Впервые в жизни…

…Он проводил ее к автобусу, и она сказала, нерешительно и сомневаясь:

– Вы знаете, насчет той женщины из музея, которую убили… он убил… Я хочу сказать, я не знаю всего и не представляю, мне не говорят, вроде он как-то пытался через эту девушку забрать бизнес у Миши… А только Руслан не убийца! Я его знаю! Забрать бизнес, обмануть, поиздеваться… да! Но он не убийца. Я думаю, это получилось как-то случайно. И еще… понимаете, я даже не хочу вспоминать нашу жизнь, если бы не это, все бы так и осталось… Это страшно! Наша жизнь и жизни других людей перемешались, и мы зависим друг от друга, а вы говорите – свобода и выбор… А какая свобода, куда мне с тремя детьми? Да и не отдал бы он мальчиков. А когда убит человек, теперь свобода… Как же так? Кому-то горе, а кому-то счастье?

Путаное, но тем не менее убедительное сомнение в наличии свободного выбора в социуме. И что тут скажешь? Что свобода выбора зависит от силы духа, характера, уверенности в себе… и так далее? Короче, кому-то дано, кто-то рвет по-живому и уходит, а кому-то приходится ждать оказии, потому что обстоятельства сильнее. Она дождалась, и теперь ее мучит совесть…

– Это не ваша вина, – только и нашелся, что сказать, Федор. – Не думайте об этом. Самое главное для вас сейчас ваши парни.

– Правда? Вы меня не осуждаете?

– Самая чистая правда на свете! Я вас не осуждаю и приду на пироги. С грибами и капустой.

Она вспыхнула и рассмеялась…

…Федор раскрыл эссе Лени Лаптева. Прошло уже несколько дней, он все не решался заглянуть в студенческие работы, а сейчас почувствовал: пришло время. Стояла глубокая ночь, самые прекрасные и творческие минуты его жизни. Светила, как водится, луна, и ночной ветерок шевелил балконную занавеску. Бронзовая танцовщица смотрела на него и улыбалась, но личико у нее было печальным. Настроение… А как у философов с настроением? Вверх-вниз, как у обычных людей? Или они выше, над толпой, в голубой синеве? Температура постоянная и печать глубокомыслия на лице? Или, как все остальные, чувствуют боль, горечь, обиду? Живут ли, как сказал некий философ, «с змеею желчною в изношенной груди»? Или, или, или… И так и сяк.

…Он вспомнил вдруг, как вытаскивал сухие травинки из ее волос. Нежно и тонко благоухали полынь и донник, шелестела пожухлая осенняя трава. Ее лицо обветрилось, глаза стали ярче, и сильнее выступили веснушки на переносице. Ветер все набрасывал ей на лицо прядку, и она отводила ее рукой. Они смотрели друг дружке в глаза… Ее губы шевелились, но слов не было слышно, как на картинке из немого кино. Он потрогал ее губы пальцем, ощутил тепло и чуть-чуть шероховатость…

Они возвращались на закате, когда на западе уже полыхало малиной, а внизу текла огненная река, и они целовались, стоя на мосту. А над городом сгущалась синева и зажигались огни…

Почему она ничего не сказала ему? Не решилась? Не посмела? Боялась, что кончится сказка? Страх! Страх… Если бы только она рассказала ему все! Если бы… Он опоздал в тот день. Поздно встал, сунулся в компьютер, правил статью об идеальном убийстве, проверял расписание, забыл о времени. Опомнился, когда часы на площади стали отбивать двенадцать…

Опоздал. Они оба опоздали. Жаль. Обидно. Непоправимо. Выкрутасы, механизмы и случайности судьбы, как говорит Иван. Марионетки на нитках, а кто дергает… бог весть.

Он развернул тетрадь и принялся читать.

« Я знал ее, тонкую, необычную, отстраненно-далекую и недостижимую… Мы иногда пили кофе, и я брал ее за руку, а она смотрела на меня, как на мальчишку, с мудростью и опытом взрослой женщины и улыбалась своей неповторимой маленькой улыбкой – кончиками губ. Во всем ее облике чувствовалась трагичность, которой я не мог объяснить…

У меня был соперник. Я знал его! Достойный и умный противник… Я уважал его и завидовал ему …»

Федор невольно улыбнулся. Ну, Лаптев! Летописец философского жития… Да ты романтик, оказывается!