Инна Бачинская - Среди восковых фигур

Он с трудом дотащил ее до дивана. Кошка взвыла дурным утробным воплем, выгнула спину и спрыгнула на пол. Он принялся укладывать Саломею Филипповну, подкладывать под нее подушки, расправлять складки блузки. Сложил на груди руки, заметил серебряное кольцо на безымянном пальце левой руки, наклонился, рассматривая выбитые на нем знаки. Потом протянул руку и потрогал синюю жилку на шее, кивнул удовлетворенно. Кошка не переставала орать утробно, и он отшвырнул ее ногой. Она перевернулась в воздухе, тяжело ударилась о стену, упала и затихла.

Мирона достал из сумки двухлитровую бутыль с бензином, открутил металлический колпачок, встал и принялся широкими взмахами обливать бензином стены, стол, занавески… Облил себя и выругался. Потом рассмеялся, представив, что останется здесь и они уйдут вместе: Пигмалион и Галатея! И тогда его путь будет закончен! Двенадцать – совершенное число. Он – тринадцатый. Нового цикла не будет. Он устал… И кроме того, сомнения душу язвят. Он их гонит, но они все кружатся и не уходят. Жужжат, подлые, норовят укусить. Он не хотел идти к ведьме, те, другие, были чужие, а у них сродство душ, но нужна двенадцатая фигура… Остаться с ней? Сгореть на жертвенном костре? И тогда свобода…

Он взглянул на Саломею Филипповну – она вдруг шевельнулась и издала не то стон, не то хрип. Мирона оглянулся на темное окно, ему почудился чей-то взгляд. Поднес к глазам руки, сжал и разжал пальцы… Скрипнула дверь? Он снова оглянулся… Из черного провала дохнуло холодом, оттуда вдруг метнулась большая серая тень, и он ощутил густой запах псины. В следующий миг стальные челюсти сомкнулись на его шее, и он услышал хруст, показавшийся ему оглушительным – пес, вгрызаясь, ломал ему трахею, горло, позвонки. Мирона вяло удивился, что не чувствует боли, а только густое, влажное и горячее, бьющее толчками. Источник жизни, промелькнула мысль… Родник!

Последнее, что он увидел, были женские лица: нежно раскрашенные, полупрозрачные, с легким румянцем, они смотрели на него с ласковой улыбкой, кружились и покачивались…

Клеопатра тянула руки, обвитые змеями; жена… как ее звали? Инга! Инга улыбалась и кивала, другие, чьих имен он уже не помнил, смотрели призывно и манили.

За ними смутно виделись мужские головы с неразличимыми чертами… А поверх смотрело на него черное, мрачное, как старинный лик, осуждающее лицо Саломеи Филипповны.

Он хотел сказал ей: «Прости!» и «Спасибо!», но не сумел. Собачьи челюсти сжимались все сильнее, пес остервенело хрипел, тяжело упираясь расставленными лапами ему в грудь, и рвал, рвал, рвал… Еще миг-другой, и для Мироны все было кончено…

На похороны Лидии собрался весь университет. С цветами и венками, молодые люди стояли кучками, перешептывались, с любопытством разглядывая бледное лицо девушки в гробу, со свечой в пальцах сложенных на груди рук. Влада, Иван Денисенко с неизменной камерой и Федор Алексеев стояли кучкой. Чуть поодаль – капитан Коля Астахов и Савелий Зотов. Лицо у капитана было официальным, у Савелия – расстроенным. Федор был мрачен, Влада плакала и впервые была не накрашена. Иван Денисенко с красной мятой физиономией заботливо поддерживал ее под локоть.

Федор ловил на себе любопытные взгляды студентов, коллег и думал: вот так рождаются легенды о красивой и трагической любви студентки и профессора. А летописец жития философа Федора уже точит перо, чтобы отобразить эпику в нетленном Интернете…

Бередящая душу тоскливая музыка смолкла, начались речи. Говорили многие – преподаватели, сокурсники, друзья… Все сказанное можно было выразить в нескольких словах: отличная студентка, хороший товарищ, скромная, добрая, всегда делилась и давала списать, нелепая страшная смерть, ждала своего принца. И взгляды на Федора. Он тоже сказал, что знал ее… Наткнулся на смешливый взгляд капитана, запнулся. Савелий кивнул, подбадривая. Федор смотрел на ее тонкое, милое, восково-бледное лицо в кружевах и бескровные губы, на синие тени под глазами. Заметил пару веснушек на переносице… Мы были знакомы недолго, сказал. Но… Дальше следовало «но». Но… что? Она нравилась мне, приятная, умная, серьезная девушка… То, что произошло, трагическая нелепость… Он выдавливал из себя дежурные слова, корчась от стыда, ему хотелось забиться в дыру и остаться наконец одному. Ему казалось, он предает ее! Кем бы она ни была – глупая запутавшаяся девчонка или отъявленная актриса и лгунья – она нравилась ему, он чувствовал искру, проскочившую между ними. Она не лгала ему! Она смотрела ему в глаза, отводила волосы с лица, улыбалась, он видел веснушки у нее на переносице… Так паршиво ему еще не было. Савелий смотрел сочувственно. Дельфийский оракул! Все понимает, а сказать не может. Но выражает взглядом и полон эмпатии. Капитан Коля Астахов иронически хмурится, на лице его выражение, которое Федор читает как: «Не хотел бы я, братец, оказаться в твоей шкуре!»