Ефим Друц - Волки

Многое повидал на своем веку Батя. Первая отсидка была еще в довоенное время — за мелкий разбой. Дисциплинарный батальон во время войны. Ранен был не один раз. После войны — лагеря. Тюрьмы хрущевских времен, потом тюрьмы в эпоху Брежнева, куда он попадал за экономические преступления, связанные с валютными операциями и с организацией подпольных производств необходимых стране товаров. Знавал и «мокруху», но не потому, что сам того хотел: воровские законы вынуждали. Если не ты, то тебя. Не сделал бы того, не дожил бы до совершеннолетия собственной дочери, которую любил больше всего на свете. Тридцать лет назад, будучи на свободе, встретил он женщину, которая до самой своей смерти была для него самым дорогим существом. Она была моложе его. Она и родила ему дочь. Впервые Батя увидел свою дочь, когда ему было уже шестьдесят четыре года…

Поздоровавшись, Володя легонько подтолкнул Седого к Бате.

— Много лет прошло, а узнаю я тебя, — сказал Батя.

— Да и ты почти не изменился, — ответил Седой.

Володя почувствовал себя лишним.

— Я поеду, — попрощался Володя, — а завтра заскочу и сделаю перевязку.

— Ладно, — кивнул Батя. — Позвони сюда.

И Володя, попрощавшись, снова под присмотром Батиной дочери, вышел из квартиры.

Батя молча смотрел на Седого, а тот, в свою очередь, на Батю.

— Что случилось-то? — указав на перевязанное плечо, спросил Батя.

— Да, история долгая, сразу не расскажешь, — ответил Седой.

— А у нас время есть покалякать, — как бы расставив точки над «i», ответил Батя. — Дочь, собери-ка нам на стол, — попросил он.

Выпив по первой и закусив огурчиками и ветчиной, бывшие подельники молчали. Каждый думал о своем.

«Нет ли за ним мокрухи? Не подмочиться бы серьезно», — подумал Батя.

«Поди, лет двадцать, если не больше, прошло, — думал Седой, — а его время не меняет, все такой же высокий, худой, только морщин да седины прибавилось. Поможет ли он мне? Вроде бы не должен отказать, все-таки, хоть и давно это было, а кровью повязаны…»

Батя в те годы был уже «коронован». На предпоследней сходке его признали большим «авторитетом». Батя организовал тогда подпольный синдикат, состоящий из полутора десятков цеховиков, — деньги через него отмывали. Они производили водку, спирт, сигареты «Мальборо» и другие ходовые товары. Но и на старуху бывает проруха. Среди мужичков-цеховичков попался один, задумавший отделиться и подставить остальных под удар ментов… Узнав об этом из своих источников — то ли в КГБ, то ли в МВД, Батя собрал сходку. Но мужичонка тот не покаялся, а повел себя неуважительно, грубо, — думал осилить Батю. Это уже было покушение на «авторитет». Решение приняли жесткое, но необходимое. Порешили утопить того мужика в спирте. «Пусть пьет, пока не напьется», — сказал Батя.

Жиган был на том сходе, и все рассказал Седому. И поручил Жиган Седому уладить это дело. А Седой своим корешкам велел исполнить. Потом Седой с Батей встретился, и тот сам ему наставление сделал. Въедлив был Батя, любое дело до тонкостей изучал, до всего доходил. Чуть было не ушел тогда мужичок от расправы — братва замельтешила, но все же достали гада, исполнили воровской приговор. Помнил это Батя и потому привечал Седого…

— Так что у тебя стряслось-то? — спросил Батя, даже и не взглянув на Седого.

— Ты же знаешь, в завязке я был. И вот как-то недавно вышел на улицу, посмотрел вокруг. Батюшки светы! Тошно мне стало… Вокруг иностранщина какая-то. Молодые и не по возрасту наглые пацаны на «мерседесах» раскатывают и пьяных шалав возят. Все чужое, куда ни глянь. Ну, вот и решил я за дело взяться… Да… А тут корешок один подвернулся, для моего дела подходящий, только у него неприятности были. Пришлось его спасать. На пулю нарвался… — показал Седой на плечо.

— Заливаешь ты, Седой, — сказал Батя, — ранили тебя, когда ты с Костоломом кассу брал, а пацана отмазывал от «ромашек».

— Все-то ты, как и раньше, знаешь, — усмехнулся Седой. — Чего зря спрашиваешь?

— Хотел тебя послушать, — ответил Батя.

— В общем, что говорить, с цыганами ты знаешь, как дела обстоят. Укрыться мне надо покедова, да понадежнее.

— Значит, это ты Бамбая пришил? — спросил Батя.

— Я, а то кто же! — мотнув головой, коротко. ответил Седой. — Большие бабки я им отдал за голову Бамбая, как они и просили. Но все равно не отстают. Не пойму я что-то, зачем им моя жизнь понадобилась? — с досадой закончил Седой.

— Креста на них нет, — помолчав, ответил Батя, и было непонятно: смеется он или говорит серьезно.