Виктор Кустов - По метеоусловиям Таймыра [сборник litres]

– Как, мужики, хорошо? – крикнул Солонецкий, и эхо утвердительно ударило в распадке.

– Да, места первозданные, – отозвался Ладов, громко дыша. – Только не пойму я, куда мы спешим…

Солонецкий хотел сказать о снежном баране, но передумал.

Подъём стал круче, пошли медленнее и вышли на склон, когда день уже перевалил за середину. Отсюда лыжня Аввакума уходила к реке.

Ладов пропустил Кузьмина, взял горсть снега, обтёр вспотевшее лицо. Не мальчик, чтобы дядю догонять, подумал он и решительно свернул к низким берёзкам на берегу реки. Не успел сделать и несколько шагов, как в воздух с сухим шелестом поднялись куропатки. Он вскинул ружьё, но не выстрелил – куропатки всё-таки были далеко. Проследил, где они сели. Вернулся к лыжне, пробежал немного по ней, потом пошёл напрямую, проваливаясь по колено, задыхаясь, наконец, дошёл до намеченной позиции. Вскинул ружьё, несколько раз глубоко вдохнул…

Услышав выстрел, Солонецкий и Кузьмин остановились.

Ладов поднял убитую куропатку, победно потряс ею.

– Я догоню!

– А ты, Геннадий, со мной или с ним? – спросил Солонецкий.

– Я? – Кузьмин огляделся. – Пожалуй, с вами.

…Первым снежного барана увидел Кузьмин. Он замер от неожиданности, что-то пробормотав. Солонецкий не разобрал.

Он тоже увидел барана и узнал старого знакомого.

Хозяин Путоран стоял на снежном карнизе, с любопытством и превосходством разглядывая их.

– Не суетись, – прошептал Солонецкий. – Видишь ту кромку справа?.. Держи на неё.

Он уступал Кузьмину наиболее вероятный маршрут бегства снежного красавца, сам подставлял под чужой выстрел свою добычу, как когда-то уступил ему Аввакум. И только сейчас Солонецкий понял, что и Аввакум тогда тоже не хотел стрелять…

Он стал подходить к барану.

– Ну что же ты стоишь? – нашёптывал он, с каждым шагом всё лучше видя гордую голову. Наконец поднял ружьё. – Я ведь неплохо стреляю, – говорил он. – И Кузьмин, наверное, тоже…

Баран неторопливо пошёл по склону. Он шёл навстречу Кузьмину, и Солонецкий опустил ружьё. Если погибнешь – значит, действительно я стар, внезапно подумал он.

Баран медленно, словно не чувствуя опасности, приближался к притаившемуся Кузьмину.

Солонецкий опустился на снег. Он вдруг ясно понял, зачем летел в Путораны. Он хотел, чтобы и Кузьмин, и Ладов прикоснулись к тундре, поняли в ней что-то, без чего не дано полюбить Север.

Прогремел выстрел, короткий и сухой, словно удар бича в руках опытного пастуха. За ним следом – второй и третий, но уже поглуше, где-то далеко.

Солонецкий поднялся и заскользил вниз.

Кузьмин сидел на брошенном ружье и слизывал с ладони снег.

– Ушёл.

Рука у него подрагивала.

Солонецкому стало радостно и легко. Он набрал в лёгкие побольше обжигающего морозного воздуха и закричал:

– О-го-го-го-го!..

И далеко снизу донёсся слабый голос:

– А-а-а…

Потом выстрел, и ещё…

– Браконьерничает, – улыбнулся Солонецкий. – Дорвался… Между прочим, это был мой крестник… Пусть живёт. Красивый, чёрт…

– Давно не охотился. – Кузьмин встал. – Может, следом пройдём?

– Поздно уже. Теперь его не взять.

Развернувшись, Солонецкий покатил к реке, слыша за спиной громкое дыхание Кузьмина.

И было это, как в том, давнем сне, только сейчас, наяву, это его не пугало.

Они уже вышли на лыжню Ладова, когда вновь услышали долгое «а-а-а…»

– Кажется, «сюда» кричит, – сказал Кузьмин.

– Трофеи не увезёт, – усмехнулся Солонецкий. – Ладно, поможем, мы не гордые.

Он вскинул ружьё, выстрелил. Ладов ответил, и они пошли напрямую по нетронутому снегу.

Увидели Ладова минут через десять. Выскочили на крутой берег речушки, когда рядом раздался выстрел.

– Вот он, – сказал Кузьмин, махнул рукой – и Солонецкий тоже увидел Ладова. Тот стоял без лыж по пояс в снегу под склоном, рядом с ним что-то чернело, и что это, первым разглядел Кузьмин.

– Медведь, – растерянно произнёс он.

– Медведь?! Шатуна Сашка уложил?..

Солонецкий поискал спуск и, чертыхнувшись, покатил наугад.

С разгона ударился в заметённый обломок скалы, свалился набок. Пока поднимался, откапывал лыжи, Кузьмин уже спустился к Ладову.

– Быстрее! – крикнул Ладов, и в его голосе Солонецкий услышал тревогу.

Торопясь, он надел лыжи, покатил по лыжне Кузьмина, всё чётче различая тушу лежащего шатуна: с обвисшей кожей, свалявшейся шерстью…

И – лицо Аввакума с закрытыми глазами, виднеющееся из-под неё.

Густая окладистая борода казалась угольно-чёрной, на белом как снег лице краснела застывшая кровь.