Виктор Кустов - По метеоусловиям Таймыра [сборник litres]

– Не льсти.

– Ну вот ещё, – он сделал вид, что обиделся. – Выходит, моё мнение для тебя ничего не значит?

Ольга Павловна увернулась из-под его руки, нервно прошлась по комнате.

– От твоих слов мне легче не станет. Я чувствую, что не так, не то…

– Моя мятущаяся Оленька, моя талантливая, упрямая…

Он вновь попытался обнять её, но Ольга Павловна отстранилась. Она не могла справиться с подступившими слезами.

Всего несколько минут назад ей казалось, что всё, написанное за это время в Снежном, удачно. Она радовалась в ожидании Солонецкого, представляя, как он разделит её удовлетворение, её успех…

Но он не был потрясён увиденным.

– Ты что-то говорил об Аввакуме? – перевела она разговор.

– Да, завтра летим к нему. Все вместе.

– И теперь ты достроишь свою северную ГЭС.

– Обязательно, Оленька, обязательно. Я ещё такого натворю, прежде чем соглашусь уйти в замминистры… Два дня для сбрасывания старой шкуры – и вперёд…

– Жаль, я не могу лететь с вами.

Он растерянно замер.

– Что случилось? Почему?

– Нездоровится.

– А как же портрет Аввакума?

– Я напишу его позже.

– Может, всё же полетишь?

Ольга Павловна отрицательно качнула головой:

– И вам будет свободнее без меня. Иди отдыхай, я соберу тебя.

– Да, надо выспаться, – Солонецкий на пороге спальни обернулся. – Только ты побыстрее, я без тебя не засну.

Но он уснул, как только коснулся головой подушки.

А среди ночи проснулся от тяжёлого сна.

Снилось ему, что из вершины горы, возле которой они видели снежного барана, вдруг вырвался столб огня, окрашивая снег в зловещий, кровавый цвет, и жаркая всепоглощающая лава поползла вниз по склону, приближаясь к избушке Аввакума. Он знает, что надо бежать, и кричит всем, чтобы убегали, но никого уже нет, он один, и вдруг он понимает, что где-то рядом ждут его помощи Ира и Танюша, бросается вправо-влево, а ноги уже охватывает лава, она обтекает его, почему-то холодная, но красная, и он уже не может вырваться из неё…

И от своего бессилия и страха Солонецкий проснулся.

Долго не мог сообразить, всё ещё различая в черноте ночи красноватый оттенок, что всего-навсего видел сон, потом облегчённо вздохнул, повернулся к стене и опять заснул.

И теперь снилось ему лето, река, брызги и серебристые хариусы…

А Ольга Павловна долго ещё не спала, слушая ровное дыхание Солонецкого и запоминая его лицо…

С утра зависший над посёлком туман чуть было не сорвал задуманную охоту.

Вертолёт ожидали в кабинете Солонецкого.

Ладов, облачённый по-походному, с новеньким пятизарядным ружьём, не мог скрыть своего огорчения и без устали рассказывал охотничьи были и небылицы.

Кузьмин, не выказывающий ни особого удовольствия, ни огорчения, послушав немного, пошёл к себе. К охоте он не готовился, пришёл так, как всегда ходил на работу: в пальто и полусапожках, и Солонецкий отправил Расторгуева за унтами, полушубком, ружьём и лыжами к Турову. Тот всё передал, пожелал удачной охоты, пожалев, что не может лететь с ними: уже две недели он бюллетенил, подскочило давление.

Позвонил Гриневский, решил посоветоваться, что делать с новыми станками, которые главный инженер велел опять поставить на забой.

– Ну а мне чего звонишь? – перебил его Солонецкий. – Приказ дан – выполняй. – И, бросив трубку, сказал: – Только перестраховщиков нам не хватало.

– Гриневский? – усмехнулся Ладов. – Хваткий мужик, а чего-то засуетился.

– Довольно о работе, два дня как-нибудь без нас…

– Тебе бы отдохнуть, – осторожно посоветовал Ладов.

– Успеем, трави дальше.

И от этого «трави дальше» им стало легче, проще, как было много лет назад.

Ладов стал травить дальше, а Солонецкий, поглядывая на часы, мысленно клял ни в чём не повинного Пискунова, которого он почему-то всегда вспоминал в плохую погоду.

Наконец задребезжал телефон, и начальник аэродрома торжествующим голосом доложил, что туман рассеивается и вертолёт уже подлетает.

Стали суетливо собираться.

Ладов сходил за Кузьминым, тот долго и не особенно охотно облачался в охотничьи доспехи, но ружьё осмотрел с видом знатока.

– Охотился? – спросил Солонецкий.

– Давно.

– Значит, всё-таки нашего роду…

Расторгуев первым выскочил на улицу, распахнул в машине все дверки, широко улыбаясь и явно подсмеиваясь над нелепыми нарядами начальства.

– Не лыбься, а гони, – бросил Солонецкий, когда разместились в машине.