Мария Воронова - Когда убьют – тогда и приходите [litres]

Жизнь вдруг стала казаться ему прекрасной и бесконечной, как в юности, Ордынцев посмеивался сам над собой, но избавиться от этого детского чувства всемогущества почему-то не мог.

Накануне он отдежурил, поэтому с чистой совестью ушел с работы вовремя.

Обычно после тяжелых смен и рабочего дня он еле доносил голову до подушки, а сегодня откуда-то взялись прилив сил и бодрость духа.

Выпив кофейку, он взялся варить куриный суп из солнечно-желтых когтистых лап, шеи, головы и потрошков, а саму тушку решил запечь в духовке. Костя так любил больше всего, да и гораздо проще, чем зажарить.

Ордынцев готовкой не особенно увлекался, но сегодня такой уж день выдался, что и это скучное занятие понравилось ему. Он даже вырезал из морковки звездочки и достал жестяную коробку, красную в белый горошек, как у всех, в которой хранилась страшно дефицитная вермишель в виде букв, которую они с Костей варили по особым случаям.

Ордынцев зачерпнул горсточку и не удержался, посмотрел, какие слова можно сложить из макарошек. Первым получилось «Катя», и он вдруг понял, что хорошее настроение появилось у него после той утренней прогулки, когда они ели пирожки.

Почему так? Приятно было узнать, что она больше не сердится на него, и сбросить с плеч остатки чувства вины? Или вообще не нужно доискиваться причин, а просто принять как есть? Или, наоборот, докопаться до самого дна своей души и вырвать этот росток непонятно чего раз и навсегда, потому что ни к чему хорошему это все равно не приведет. Да, именно так следует сделать. И он сделает. Но только не сегодня.

Он достал майонезную банку, налил туда воды, а сверху насадил тушку курицы. Посыпал солью, поперчил. Дичь сидела как-то кривовато, Ордынцев на всякий случай обвязал ее медной проволокой и отправил всю конструкцию в разогретую духовку.

Теперь главное – не заснуть, пока не будет готово, или не придет Костя с Иваном Кузьмичом.

Вспомнив о тесте, которого давно не видел, Ордынцев сделал себе еще кофейку, покрепче, и взялся за чертежи Михальчука.

Было заметно, что дядя Миша Самоделкин отнесся к заданию очень серьезно. Первые варианты конструкции были остроумны, но несколько абстрактны, а на следующих ясно просматривалось, что Михальчук изучал анатомию, как минимум смотрел картинки в учебнике, которые для него представлялись тоже чем-то вроде чертежей. Каждый последующий вариант был лучше приспособлен для работы в тканях.

Владимир вздохнул. Все-таки уникальный ум был у дяди Миши, а жизнь сложилась так, что не удалось его использовать на полную силу. Гению досталась судьба простого человека, ни великого открытия не случилось, ни мирового признания. Вот разве что конструкция останется, и если все получится, то необходимо как-то узаконить вклад Михальчука. У кого спросить, как это сделать? На кафедре? Там люди, наоборот, озабочены, как бы приписать себе все заслуги, а коллегу бортануть.

Выбрав самый удачный вариант, Ордынцев отложил его, чтобы отдать Ивану Кузьмичу для воплощения в реальность, но неожиданно для себя решил перестраховаться. Просто на всякий случай.

В нижнем ящике письменного стола лежала калька, еще Санина, на которую она перерисовывала выкройки из «Бурды», и Ордынцев сам удивился, почему он так четко помнит об этой кальке, хотя в нижний ящик заглядывает раз в году, а то и реже.

После смерти жены ему сказали убрать ее вещи, чтобы не травмировать Костю, и он послушался, но все равно Саня не покидала этот дом. Ордынцев пил чай из ее любимой кружки – белой, с голубым фрегатом, золотым ободком и маленьким сколом на ручке. На комоде до сих пор стоял флакон ее духов, непритязательной «Горной фиалки», и порой в хорошие дни можно было уловить аромат и представить, что Саня совсем рядом.

В шкафу вперемешку с книгами стояли тетради ее конспектов, и иногда Ордынцев доставал какой-нибудь, листал и улыбался, увидев на полях нарисованную кошку или геометрический узор.

Он разговаривал с ней, точнее, ложась в кровать, закрывал глаза и представлял, как будто она жива и рядом, а он рассказывает ей новости дня. Выпадали дни, когда утром, на грани пробуждения, удавалось несколько секунд не помнить, что Сани больше нет. Однажды Костя решил в воскресенье порадовать отца завтраком, и Ордынцев сквозь сон слушал звон посуды и другие уютные кухонные звуки и думал, что там хлопочет жена, а ее болезнь и смерть были всего лишь дурным сном.

Маленьким Костя был копией отца, а теперь стали в нем проявляться и Санины черты, Ордынцев узнавал ее взгляд, улыбку…