Мария Воронова - Когда убьют – тогда и приходите [litres]

Подруг вне работы у тети Любы как-то не осталось. Было несколько знакомых в других городах, но таких, которые вспоминают о тебе на Новый год и Восьмое марта, когда остается лишняя почтовая открытка, а в Ленинграде пара телефонных приятелей, вот и все. Кто-то умер, кто-то отдалился, поглощенный собственными заботами, болезнями и надвигающейся старостью, а кто-то не захотел помочь, когда тетя Люба осталась одна с Катей на руках, и она этого не простила.

У Кати тоже было мало друзей. В школе и училище она была слишком тихая, правильная и некрасивая, а в институте – слишком бедная, словом, не складывалось у нее. Вроде бы со всеми хорошие отношения, а по сути сама по себе. Это угнетало Катю, но сейчас речь не об ее замкнутости, а о том, что с Нового года и до сорока дней гостей не было ни разу. Никто посторонний порог квартиры не переступал.

Тогда, совершив три захода поисков, Катя села отдышаться и решила, что чемодан унес черт, как он частенько поступал с крючками для вязания и прочими мелочами, которые исчезают без следа, а потом вдруг внезапно находятся на самом видном месте.

Может, тетя Люба дала посмотреть бумаги какому-нибудь писателю, ну а что, мало ли какие у них люди на травме попадаются, пройдет время, он сам объявится и вернет.

В общем, на том Катя успокоилась, и вскоре мысли об утраченном семейном архиве вылетели у нее из головы, пока не пришла эта странная бабуля.

– И ты не сообщила об этом следователю? – нахмурилась гостья. – Девочка, неужели ты не понимаешь, насколько это может быть важно?

Катя развела руками.

– И обыска, как я понимаю, не было?

– Нет, а зачем? Все и так понятно.

– Возмутительная беспечность, просто возмутительная! Итак, девочка, вот как мы поступим. Запиши мой телефон, и как только вспомнишь что-то важное – сразу звони, не стесняйся, и сама будь внимательна и осторожна. Если смерть твоей тетушки не случайна, то тебе тоже может угрожать опасность.

– Да ну… Уже год прошел, а я жива-здорова.

– Дай бог, если так, – Гортензия Андреевна покачала головой, – дай бог, девочка, дай бог.

После суда Ордынцев чувствовал себя потерянным и не совсем понимал, что ему делать и за что хвататься. Естественно, поставил по бутылке хорошего коньяку Морозову и психиатру, выпил с ними, но пока не мог осознать, что все позади и можно жить как раньше.

Хотя, с другой стороны, это не освобождение, а затишье. Пока работаешь врачом, всегда есть риск загреметь на нары, так что сильно расслабляться смысла нет.

Эта бодрящая мысль пришла ему в голову воскресным утром за чашкой кофе. Иван Кузьмич повел Костю в Зоомузей, и Ордынцев сибаритствовал в одиночестве.

Заварив себе еще чашечку, он вспомнил гада Тарасюка, как этот, мягко говоря, неумный человек с растущими из задницы руками унижал его в суде и имел на это право только потому, что с помощью подхалимства и подкупа получил ученую степень за свою убогую научную работу.

Вообще, Ордынцев всегда считал, что диссертация ради диссертации – дело недостойное, и писать ее надо, только когда тебе реально есть чем поделиться с человечеством, иначе это профанация науки, вот и все. Бог знает, как в других областях, а по его специальности только процентов десять работ содержали какие-то ценные идеи и имели реальную научную новизну, остальные представляли собой раздутые статистические отчеты, обрамленные словоблудием. Ну а тарасюковская работа даже на звание отчета претендовать не могла, потому что Ордынцев прекрасно знал, как тот подбивал свою статистику. Они с Морозовым даже говорили: «Есть ложь, есть наглая ложь, есть статистика, а есть диссертация профессора Тарасюка».

И тем не менее, хоть вклад профессора в науку равен нулю или даже отрицательной величине, ученые звания дают ему полную индульгенцию от уголовного преследования. В операционной он может творить любую херню, лечить сепсис подорожником, а внутричерепные гематомы сеансами экзорцизма, слова против никто не скажет, ибо он не просто идиот, а ученый. За смерть больного на скамье подсудимых будут всегда отдуваться рядовые врачи, которые или недоглядели, или неверно доложили, или еще что – не важно, суть в том, что профессор всегда прав.

Ордынцев усмехнулся, зачерпнул сгущенки, разболтал ее в кофе, а потом облизал с ложечки остатки. Самый вкусный момент дня…

С другой стороны, усмехнулся он, если этот самовлюбленный напыщенный олигофрен сделался доктором наук, то я чем хуже? Почему бы не наваять для начала кандидатскую, от которой и не требуется особых прорывов, цель ее – всего лишь доказать, что человек способен к самостоятельной научной работе.