Наталия Костина-Кассанелли - Найти, чтобы потерять [litres]

Он вдруг останавливается, видимо и сам удивленный этими глубоко похороненными воспоминаниями: маленький лопоухий заморыш на пыльной улице под безжалостным летним солнцем, с пальцами, зелеными от сока травы и покрасневшими от крепких, не поддающихся стеблей. Малыш, озирающийся на закрытые ставни соседских домов, где прячутся от полуденного солнца грубые, крикливые бабки, привязывающие у калиток бодливых коз. Солнце просвечивает розовым его оттопыренные уши и коротко подстриженный чубчик: тогда всех мальчишек стригли коротко. Разношенные сандалики покрываются пылью, ссыпающейся с корней травы: отец не велит рвать траву с корнями, потому что кролики – существа чистоплотные, они не станут есть грязное… но трава рвется как попало – и с корнями, и без…

Пыль засыпается внутрь топорной кожаной обуви – после зимы непременно натрешь сандалиями большие круглые водянки, а потом они лопнут, особенно если сразу влезть в сандалии мокрыми ногами; и ковыляешь с речки до дома кое-как и, сорвав у дороги крупный, словно вздутый темно-зеленый лист подорожника, поплюешь на него и приложишь к ранке. Дома есть пластырь в аптечке, висящей на стене в кухне. Деревянный ящичек с красным крестом, а в нем пузырьки с йодом и зеленкой, рыбьим жиром от золотухи и картонными серыми коробочками из центральной аптеки, составленными одна на другую, и в каждой несколько неиспользованных порошков, свернутых из папиросной бумаги, а на коробочках написано острым почерком: «Отпущено по рецепту». Еще в аптечке хранятся банка с вазелином и тройчатка «от головы», на которую не нужен рецепт, – шесть таблеток в крохотной картоночке. Да, и еще в длинной бутылке с торчащей жесткой сигнатуркой болтушка от почесухи, которой мать щедро смазывает его расчесанные руки и ноги, – его кожа не любит травы, это называется красивым словом «аллергия», – но траву нужно рвать каждый день, аж пока не выпадет снег, и тогда ненасытные ушастые твари перейдут на сено. Однако сено нужно покупать, а трава растет даром… и он рвет и рвет ее, и на руках тоже сначала вспухают красные желваки, а потом образуются твердые мозоли, почти как у отца.

Встав на табурет, он достает из аптечки катушку липкого пластыря, отрезает кусочки и налепливает на натертые сандалиями круглые кровоточащие ранки: вот так уже хорошо! Матери нет дома, и это тоже хорошо, иначе не миновать бы ему жгучей зеленки прямо на оголенное мясо. Мать дует – но это нисколько не помогает; отец поднимает глаза от газеты и называет его тряпкой. Настоящие мужчины не кричат и не плачут… Почему? Мать постоянно кричит на отца, а тот – на нее. Когда его нет дома, мать собачится с бабкой и орут обе. А потом еще и плачут. Баба Поля, крупная, рыхлая, дородная, ненавидит тощую, мелкую, злую и дерганую сноху. «Ма-а-атема-а-атика! – прищурившись, тянет она. – На-а-аука! В одну трубу втекает, а в другую вытека-а-ает!» – И демонстративно шмякает селедкой о кухонный стол. Дефицитную селедку дали в продуктовом наборе к празднику 1 Мая. На столе подстелена бумажка – разворот из газеты «Труд». Есть еще газета «Правда», но ее брать для своих дел бабка почему-то опасается – не потому ли, что там вечно печатают государственные портреты? Остатки газеты бабка порежет ножницами и засунет в выцветшую матерчатую сумку в сортире во дворе; еще часть уйдет на растопку. Баба Поля вечно мерзнет, поэтому зимой у них всегда жарко. Потолки низкие, и, хотя окна не такие подслеповатые, как в большей части окрестных домишек, в комнатах почти всегда полутемно: накрахмаленный тюль, шторы, топорщащиеся колючими листьями столетники в горшках, а в самую жару бабка еще и ставни закрывает. Со стороны улицы света больше, но туда бабка его не пускает: «зала» не для его занятий. Там вообще никто не живет: он спит в одной комнатушке с бабой Полей, а мать с отцом – в такой же тесной клетушке с другого боку. «Свой дом! – гордо говорит бабка всем, кто не ленится ее слушать. – Не коммуналка какая!» В зале господствует красный цвет: красно-коричневые крашеные полы, красная плюшевая скатерть на круглом столе, буфет с салфетками «ришелье» и чайным сервизом – красным с золотой каемкой. Еще наличествуют синяя ваза, в которую никогда не наливают воду, потому что дно у нее треснуло, диван, бордовые шторы и стулья. У стульев скользкие кожаные сиденья, а в дерево вбито очень много потускневших латунных гвоздиков. В синей вазе – пластиковые государственно-красные гвоздики. В родительской комнате пахнет мамиными духами «Красная Москва» и отцовскими папиросами, у них с бабкой – чернилами, печкой и растиркой от радикулита с пчелиным ядом.