Илья Рясной - Мокруха

— У него была красная куртка?

— Была.

В шкафах куртки не нашли.

— Он в ней уехал?

— Нет. Может, где-то оставил. Она не представляла никакой ценности.

— С кем дружит ваш сын?

— У него много друзей. Николай. Витя. Антонина.

— Адреса их?

— Не знаю. Он записную книжку с собой унес. Витя вроде живет у стадиона «Динамо».

— А это кто? — Рудаков без особой надежды продемонстрировал фоторобот парня, сидевшего на ступенях и убившего старшину.

— Не знаю, — покачала головой Мария Цепс. — Чем-то похож на Павла… На Павла Губанова…

В машине Рудаков сказал Норгулину:

— Стадион «Динамо» как раз около пункта МММ. Смотри, что они делают. Находят объекты около своего дома. И отпадает необходимость связываться с транспортом, изобретать сложные пути отхода.

— Правильно, — кивнул Норгулин. — Взяли добычу, переоделись где-нибудь на чердаке, чтобы по одежке не вычислили, куда они дернули. И дома ленч принимают, пока милиция с ног сбивается и перекрывает магистрали.

— Шустряки.

— Считай, что преступление раскрыли. Готовь дырку на кителе для ордена.

— На этой работе только ордена святого Ебукентия дождешься…

Первым взяли Андреаса — на даче у его знакомой. Там же была сумка с частью денег. Он раскололся еще в машине. Действительно, его сообщниками были Виктор Шестаков и Павел Губанов. Вскоре взяли и их. Собровцы жалели, что они вели себя смирно и тихо, не оказывая сопротивления и не давая повода завалить себя насмерть. Значит, опять будут нудные судебные процедуры, гуманные приговоры и еще один человек, павший на боевом посту, окажется неотомщенным.

Утром Рудаков и Норгулин жевали в кабинете сухие бутерброды, запивая их крепким кофе. Этой ночью поспать не удалось. Прошла информация, что последний оставшийся на воле бандит — Павел Губанов — должен появиться у своей знакомой на улице Качаловской. В засаде пришлось сидеть почти всю ночь. Когда всякая надежда исчезла, подъехал красный «москвич». Налетчика взяли под белы руки и препроводили к следователю.

— Ну что, Рома, выходной устроим сегодня? — спросил Норгулин.

— Кому выходной, а кому и в поле пахать. Мне нужно Брендюгина добивать.

— Что-то любопытное?

— Пока не знаю. Меня от него оторвали, когда он разговорился.

— О чем?

— По-моему, готов был поведать мне о каких-то разбоях. Я понял, что он в какой-то группе, промышляющей этим.

— Надо его долавливать.

— Как получится. Он уже мог и одуматься. Урки в камере его могли настроить против нас. Не знаю, удастся ли восстановить контакт.

— Нужно подработать его и другими способами. Сейчас позвоню Афанасьеву. — Норгулин набрал номер старшего оперуполномоченного, обслуживающего ИВС. — Викентий, привет, Норгулин. За нами там некто Геннадий Иванович Брендюгин числится. Как он там? Живет, не кашляет?

По мере того как Норгулин слушал собеседника, лицо его становилось угрюмее.

— Хорошо, пока, коллега. — Он положил трубку и выругался. — Мать их…

— Что такое?

— Его выпустили.

— Мы же просили Светку придержать его.

Норгулин набрал телефон Светланы, коротко переговорил с ней.

— Ну, почему она нам свинью подкинула, не говорит? — спросил Рудаков.

— При чем здесь Светка? — отмахнулся Норгулин. — Она, что ли, санкции дает? Адвокат прокурору всю плешь проел. «Преступление не тяжкое, прекрасные характеристики». Тот расчувствовался и отпустил.

— Кто адвокат?

— Альтшуллер.

— Скотина, — вздохнул Рудаков. — И когда он в Америку отвалит?

— Что ему в Америке делать?

— Помнишь дело маньяка Шалиева? Мне за него еще часы от имени министра вручили. Изнасиловал восемьдесят женщин. Пятнадцать из них удушил. А сколько еще его преступлений осталось за кадром!..

— Помню.

— Зал суда был заполнен одними потерпевшими, для других просто не нашлось места. Защитником его вызвался быть Альтшуллер — он обожает громкие дела, они не приносят большого заработка, но благотворно сказываются на последующих гонорарах. Вел он себя на судебном заседании так. Заявил, что его подзащитный невиновен и держать его под стражей — грубейшее нарушение свобод гражданина и человека. Шалиеву уже все было до лампочки. Но как только он начинал по некоторым эпизодам давать признательные показания, вскакивал Альтшуллер и верещал: «Граждане судьи, не слушайте его, он не понимает, что говорит, он невменяемый». Дошло до того, что Альтшуллера из зала суда выводили под конвоем, спасая от разъяренной толпы.