Илья Рясной: Мокруха

В тот день Равиль Юсупов с одним из своих помощников пошел собирать привычную дань со старух, стариков и людей не такого преклонного возраста, торговавших на пятачке водкой, цветами, газетами и тряпками. Там рэкетиры увидели сгорбленного старичка с орденскими колодками на потертом пиджаке. Дед залетел сюда случайно, он не принадлежал к числу постоянных торговцев, которые уже привыкли, что за место надо платить. При тонком намеке на это толстое обстоятельство ветеран повел себя вовсе не так, как полагается благоразумному человеку.

— Пенсия копеечная, решил чуть заработать, а тут вы. Ничего я вам не собираюсь платить!

Подобная наглость не могла остаться без ответа. Так вся паства отобьется от рук… Старичка повели за табачный киоск. Бить его сильно не собирались — еще откинет копыта, просто разукрасить физиономию. И отобрать две авоськи с вином, которым собирался торговать дед. В следующий раз будет думать, куда прется и с кем имеет нахальство так грубо разговаривать.

Равиль успел несильно хлопнуть деда ладонью по уху и ударить кулаком в живот, как тот дед вытащил заточенную отвертку и с непостижимой для его возраста силой и резкостью ударил Равиля в ухо, а напарника — в живот. Оба скончались в реанимации в больнице. А дед пришел в отделение милиции, бросил на стол дежурного испачканную в крови отвертку и потребовал положенную ему как ветерану Отечественной войны теплую и не переполненную людьми камеру. После разбирательств его отправили домой. Норгулин же решил, что пора выяснить отношения с клубом, на который у него было немало оперативной информации.

В семь вечера амбалы, как обычно, собрались на тренировку. Тут и заявился Норгулин со своими сотрудниками и СОБРом. Кто-то из амбалов попробовал оказать сопротивление. Но с собровцами воевать — это не со старушками разбираться. Прикладом в лоб, рукояткой по шее, кованым ботинком по почкам. Лежите спокойно, парни, хуже будет…

Когда амбалов в полвосьмого выгружали из автобусов во дворе УВД, все сотрудники сбежались поглазеть на толпу «Шварценеггеров». Пришибленная пустым мешком, трясущаяся и плачущая горючими слезами стокилограммовая горилла — зрелище впечатляющее… А пятнадцать трясущихся горилл…

В отношении четверых удалось доказать разбойные нападения, были изъяты похищенные вещи. Остальных пришлось отпускать. Но Норгулин знал, что им еще встречаться и встречаться…

— Бог мой, когда же все это кончится? — вздохнула Света, отхлебывая чай из стакана в серебряном тяжелом подстаканнике. Подстаканники изъяли сегодня ночью, и трудно было отказать себе в удовольствии попользоваться ими, прежде чем сдать в камеру хранения для вещественных доказательств. — Убивают они друг друга, убивают. Садятся в тюрьму. Дохнут как мухи. И все равно меньше их не становится.

— Никогда это, Светочка, не кончится, — рассудительно произнес Норгулин. — На место одного павшего бойца встают трое новых.

— Почему бы им не жить, как все люди? Почему обязательно нужно грабить, пытать, убивать?

— Деньги. Мани-мани, — сказал Норгулин. — Если и те, что с депутатскими значками, и те, что при власти, и те, что постоянно на экранах телевизоров и в газетах маячат как форейторы прогресса, воруют, воруют и еще раз воруют, почему бы этим детям перестройки не грабить и не убивать?

— Мне иногда кажется, над нами всеми нависла черная тень. — Светлана отхлебнула чай. — Зло растекается подобно гною из нарыва. Какое-то космическое зло, от которого подпитываются, черпают силы все больше и больше людей. Насилие, смерть — мы ничего не можем поделать с этим, они символ времени. Автомат Калашникова — любимая вещица в наше время. Да что бандюги! Мы сами, что, не попадаем под эту тень, которая захватывает все новые и новые пространства? Мы тоже живем насилием и смертью. Мы, сотрудники милиции.

— Не равняй, — поморщился Норгулин. — Цели разные. Мы хотим эту тень разогнать. И тут вряд ли применимы слова о том, что мир спасет доброта, что, получив по левой щеке, нужно подставить правую.

— По-моему, мы попали в заколдованный круг, из которого не выбраться. Мы зациклены на насилии.

— А на чем нам, стражам порядка, еще быть зацикленными? — встрял в беседу Рудаков. — «Место!» — любая дрессированная собака знает эту команду. Дикая — не знает. Любой человек, которому по душе насилие, тоже должен знать эту команду. Хищник, не знающий своего места, становится людоедом.

— Правду глаголишь, друже. — Норгулин налил вторую чашку темного чая, похожего на чифирь.