Юлий Лурье - Встречное движение [Психологический детектив]

…Дверь распахнулась, и я увидел Светку; короткий халатик, тот самый, памятный со времен, когда она еще была школьницей, открывал голые ноги, волосы были растрепаны, и она жевала.

— А вот и мы! — рассмеялась Светка.

Я молча стоял за порогом, губы у меня дрожали, я едва одерживался, чтобы не заплакать.

— Что с тобой? — вполне человеческим голосом спросила Светка. — Что-нибудь стряслось?

— Позови Андрея Станиславовича, — стуча зубами, прошептал я.

Светка повернулась и бегом отправилась за отцом. Я стоял на лестничной клетке, смотрел в квартиру, где царил хаос, среди которого, выглядывая из-за угла, подняв хвост трубой, за мной наблюдал дымчатый котенок. И в тот же момент с разных сторон стремительно вышли ко мне Миля и Чеховский. Миля была в свитере и брюках, Чеховский в белой расстегнутой рубашке и польских дешевых джинсах.

— Игорь? — тревожно спросила Миля, — Что?!

Я молчал.

— Что? — в свою очередь спросил Чеховский и, выйдя на площадку, прикрыл за собой дверь…

— Инсульт, — потупясь, будто сообщая постыдное, сказал я, — его увезли… его уже нет…

— Идем, — коротко сказал Чеховский и потянул за собой в квартиру.

Он ушел одеваться, успев что-то сказать Миле; она отвела меня на кухню, налила чаю, я не притронулся. Появилась Светка, села напротив.

Судорога свела мне рот, но я ухитрился не заплакать.

Миля налила в рюмку воды, протянула на блюдечке таблетку. Я замотал головой.

— Это надо… прими…

Я взял таблетку, сунул в рот, запил водой…

— Ты постелила? — спросила Миля.

— Угу, — ответила Светка.

— Отведи…

И Светка повела меня в комнатку для домработницы, где действительно было постелено. Я сел на кровать, уронил голову, у меня не было ни сил, ни желания раздеваться. Стукнула дверь — это уехал Чеховский.

Комнатка была малюсенькая, Светка могла сесть только рядом со мной, но она опустилась у ног.

— Давай помогу, — мирно сказала она и стала развязывать шнурки на моих ботинках.

Ничего, кроме правды: я не хотел, чтобы она сняла с меня ботинки, потому что весь день не переодевался, а день был долгим, в него включилась и защита диплома, и рекомендация в аспирантуру, и болезнь Сарычева… Я начал было сопротивляться, но Светка так нежно и по-матерински спокойно стала раздевать меня, что я смирился.

— Мужичок маленький, — пробормотала она, стягивая с меня брюки, и вдруг, совсем как когда-то Верочка, коснулась меня носом…

— Ну ты-то, по крайней мере, жив, — она спокойно улыбнулась, — подними руки… вот так… приподнимись…

Она отогнула одеяло, и я забрался под него…

Светка опустилась рядом со мной на постель, сидела молча, чуть раскачивая кровать, будто колыбель, потом, так ни слова и не сказав, тихо поднялась и вышла. Я вытащил из-за щеки размокшую таблетку, перегнулся и сунул ее в карман висевших у изголовья кровати брюк. Ужели должно было произойти несчастье, чтобы я обрел Светку, не просто обрел, а такой простой, нежной, доброй…

Я не мог уснуть, потому что был в доме Чеховских и где-то рядом была она, прекрасная дылда…

Ночью она пришла ко мне босая, голая, забралась в постель, и мы тихо, как мыши, сладостно предались любви. Никогда мне не было так отчаянно хорошо, как в ту ночь с ней, в темноте, молчании. Никогда мне так не хотелось, чтобы ей было хорошо, я потерял голову, кусая и облизывая все ее большое и удивительно вкусное тело, я тыкался лицом в ее руки, втягивал в себя ее пальцы, мы были оба мокрыми от пота, смешали наши запахи, сползли на пол, чтобы не раздражаться скрипением кровати…

Я и не заметил, как наступило утро. Я и не заметил, как впервые в жизни в отчаянии прошептал ей «люблю».

Потом она вдруг стремительно вскочила и убежала, топая босыми ногами по полу коридора, а у меня не было сил подняться и лечь на кровать.

Чеховский домой вернулся утром, сказал Миле, что все более или менее…

Весь день я не выходил от Чеховских. Светка проспала до обеда, вышла сонная, раздраженная, но мне подмигнула… Это был хороший знак.

К ночи вновь появился Чеховский, мельком поздоровался со мной и сказал, что там у Дмитрия «хорошие силы» и, надо думать, все обойдется. Я кивнул, в ужасе думая, что благополучный исход требует от меня покинуть этот дом…

Дело не в том, что мне было хорошо у Чеховских, — я просто уже не мог вновь оказаться рядом с Сарычевым. Я был убежден, что он умер, внутренне простился с ним и позволил себе ту откровенность, которая порождена атеизмом… С этого момента мы были друг для друга мертвы. Мне некуда было вернуться, и хотя я понимал, что следует уйти отсюда, я, как бы во власти инерции, поужинав, поплелся в комнату для домработницы и сидел там в темноте, не высовывая носа.