Юлий Лурье - Встречное движение [Психологический детектив]

К счастью, насморк прошел, и поездка состоялась…

Разыскать удалось немногих: почти все сокурсницы Игоря Сарычева, выйдя замуж, поспешили сменить фамилии. Словно бы заметали следы юности…

Или, что вернее, потому, что ни своя, ни чужая фамилии ничего не значили, не были в подлинном смысле фамилиями. Скорее именами, точнее, отчествами: Петрова, Сидорова, Ахмедова… А то и просто кличками: Козлова, Коблова, Чуркина…

Да и так ли необходимы были они Макасееву, чтобы с его умом и талантом искать их по всей беспредельности России?!

В отличие от других дел, которые он параллельно вел, это не требовало продления сроков содержания под стражей и было как бы дрейфом по течению с постоянно заброшенной сетью за кормой и удочкой на носу… Тем не менее, Макасеев о нем не забывал, как не забывал ни о чем, что однажды, войдя в его жизнь, отыскало там незанятную нишу.

Для Макасеева полем деятельности было все бытие в целом: он не считал, что, утыкаясь в девять вечера в экран телевизора, в одиннадцать слушая в наушниках Би-Би-Си, вернее, Анатолия Максимовича Гольдберга, с которым (несмотря на то что еврей) всегда и во всем соглашался, в полночь — «Программу для полуночников», а утром за завтраком читая «Комсомолку», он отвлекается от дела: сличая, сопоставляя, выявляя истину, он тренировал свою проницательность; порой же примерял совершенно посторонние знания к конкретным ситуациям.

Ему интересен был эффект соприкосновения исследуемого прошлого и течения собственной жизни, соприкосновения, в котором он выступал и субъектом, и объектом, — словно бы два встречных потока протекали через него: направляемый им и влекущий его… И если второй он лишь интуитивно прозревал, то первый целенаправленно разбивал на мелкие и мельчайшие ручьи: вот почему, неторопливо и скрупулезно выясняя все, что, по его предположению, могло подтвердить рабочую версию, он не оставлял без внимания и те факты, которые не имели к делу никакого, как казалось, отношения: мог часами беседовать с одной из бывших сокурсниц Игрря о давнем шестидесятом годе, интересоваться, ел ли Игорь в буфете, что ел и… не обсчитывали ли их, тогдашних студентов, словно собирался вернуться и схватить буфетчицу за руку; мог внезапно, вне контекста, спросить, кого из прежних подруг она видит и не встречалась ли с Игорем; мог, не дослушав ответа, осведомиться, что делает его собеседница сегодня вечером, и застенчиво предложить немедленно отправиться во Дворец спорта, на хорошие места, а получив отказ, не опечалиться…

Впрочем, мнимые странности его поведения объяснялись очень просто: для него важнее было не выдать направленности своего интереса, чем получить — такой ценой — необходимые сведения…

Вот почему подробнее всего он расспрашивал о пустом, эмоциональнее всего напирал на давно известное и, напоследок, чтобы совсем сбить с толку, предлагал совместное времяпрепровождение.

Целью же Макасеева было ввести в заблуждение тех, кому допрошенная непременно позвонит, все перескажет и кто сумеет подготовиться к предстоящему допросу, настроиться, да не на то… Именно поэтому он ни намеком не открыл, что Игорь убит, нарочито упоминал его в настоящем времени, и более того: не только уклонился от ответа, что же Сарычев на сей раз натворил, но и по тактическим соображениям решил не проводить опознания трупа по фотографиям, полагая, что сам он это опознание уже произвел, а глаз у него профессиональный…

Он отпускал одну, словно переворачивал страницу, повесткой вызывал другую и двигался последовательно, задавая вопросы отнюдь не наобум — он уже многое узнал о давнем прошлом Игоря, о его связях, похождениях, о манерах и характере — он не знал лишь, с кем из этих допрошенных Игорь был самим собой… Или ни с кем?!

А пока же единственным позитивным итогом всех этих многочисленных допросов стало твердое убеждение, что ни одна из свидетельниц не была и не могла быть той, что истерически вонзила колюще-режущий предмет в горло своей жертвы ночью, в Серебряном Бору, в декабре минувшего года.

Едва ли не последней перед Макасеевым предстала Стелла. К тому времени Макасеев уже знал о многих перипетиях бурного и долгого романа Игоря и Стеллы — свидетельницы не пожалели слов, не пощадили Стеллу: обладательница отдельной комнаты представлена была следователю в диапазоне от невзрачной шлюхи до коварной женщины-вамп… При этом все ревниво сочувствовали Игорю.

Слушая их, Макасеев в который уж раз удивлялся, насколько женщины не способны ничего понять в мужчине — собственный опыт настоятельно подсказывал ему, что «свободная комната» не более чем ширма, внешнее оправдание той всепоглощающей страсти, которую красивый самец способен питать лишь к некрасивой самке…