Юлий Лурье - Встречное движение [Психологический детектив]

— А помните у Марины Ивановны… — говорила она, будто та только что прошла нам навстречу.

— А вот Борис Леонидович своей «Ларе», — губы ее чувственно кривились, я тоже кривил рот, опуская глаза и думая только о том, что надо узнать, обязательно надо узнать, кто они, эти поэты, если не хочу быть разоблачен, если хочу быть со Стеллой…

— Любить иных тяжелый крест, — и после стремительного сближения, когда казалось, вот-вот мы окажемся в вожделенной комнатке, Стелла неожиданно исчезала, и я, теряясь в догадках, чувствовал себя оскорбленным — отсюда лишь шаг до страсти…

Я искал встречи, писал как безумный, ходил по пятам — все впустую. И вдруг, неведомо отчего, Стелла бросалась ко мне, сжимала руку и торопила, торопила на выставку, пока не закрыли… Мы мчались на выставку, потом она запихивала мне в карманы шоколадные конфеты, внезапно прыгала в первый же троллейбус и скрывалась, чтобы назавтра не замечать моего присутствия…

…Как-то в буфете, отыскивая Стеллу взглядом, я внезапно заметил, что у Дюймовочки обнаружился живот, и торжествующе улыбнулся: не от меня.

Бог меня уберег, а я еще сетовал на неудачу. Бог меня спас от этого, но спас… для чего? Не для Стеллы же?!

Однако в следующее мгновение я увидел ее, пьющую горячий кофе, отчего очки на кончике ее носа то и дело запотевали. «Две камбалы твоих очков, два грота пристальных зрачков, нырять ли, плыть ли мне, грести? Спаси, прости, впусти», — я посылал ей очередное мое послание, она вкладывала его в конспект, кстати, самый тщательный и осмысленный на всем курсе… я ждал, следил за ней, смотрел в руки… Она уходила читать в туалет, выходила, молча стояла возле курилки. В отличие от большинства некрасивых женщин, она не курила; но ни слова, ни взгляда, ни ответа…

Я писал Стелле разгневанные стихи, она, получив их, тут же тащила меня на лестничный марш, ведший на чердак, сажала на ступеньки и, стоя надо мной, разбирала стихи по косточкам Меня больше всего волновали мои страдания, ее — форма их выражения.

Боже мой, разве мог я вспомнить про низменный посыл моего знакомства со Стеллой?! Удобная женщина, отдельная комнатка и возможность никогда не появляться вместе на людях, потому что внешность Стеллы, как я считал, компрометировала меня. Теперь я был счастлив, когда мы куда-то шли вместе, когда она держала меня за руку, а у нее была чувственная манера держать за руку, и никогда я не видел, чтобы она шла под руку с кем бы то ни было.

За руку — читаем «Носороги» на папиросной бумаге, за руку — выставка, за руку — стоим в проходе на «Голом короле», там, на Маяковке, за руку — на эскалаторе метро, и вдруг она меня целует при всех, с жадностью и поспешностью, и устремляется вниз, я — за ней, в вагон метро — наверняка мы едем к ней, — ничего подобного — Библиотека имени Ленина, она показывает читательский билет, проходит, досадливо машет мне и бегом по лестнице в третий научный зал, а я схожу с ума, правдами-неправдами добываю разовый пропуск — наверняка у нее там свидание — я приду, разоблачу, я убью ее, наконец, но она склонилась над «Юностью», очки сползли к кончику носа, вроде даже дремлет…

Меж тем мы все еще были на «вы»…

Но не в стихах:

Почему-то каждый из нас упрямо держался за свою независимость, и я, стократно твердивший про себя слово «люблю», ни разу не произнес его вслух:

— Прочитайте мне еще из Осипа Эмильевича, я так люблю, я так люблю… его, — бормотал я на ступеньках лестницы, рядом с запертым на висячий замок институтским чердаком.

Я не смел ей признаться, что все еще не знаю, кто он, Осип Эмильевич, путешественник по Армении, вернувшийся в Ленинград, ненавидевший Воронеж, что все мои уловки, когда я читал заученные со слуха стихи и требовал, чтобы другие угадали поэта, надеясь таким образом и сам узнать, успеха не принесли — никому он не был известен: ни сокурсникам, ни Сарычеву, ни Чеховскому…

Разве что… папе?!

…Вначале я отыскал дом в переулке неподалеку от Садового кольца, старый, высокий, грязный дом с подворотней, мусорными баками, со ступеньками, ведущими в неосвещенные катакомбы. Поднявшись по лестнице, я долго стоял перед дверью квартиры: сбоку, как кнопки в лифте, вертикально выстроились звонки — среди фамилий я увидел и папину… СВОЮ?!

Нет, нет, конечно же, что-то дрогнуло во мне… Ну да ладно, что теперь об этом: я стоял перед дверью и не решался позвонить — как ни странно, меня смущало то, что я пришел с пустыми руками… Что мне делать с ними… что сказать, если нечего протянуть… Мне не хватало предмета, который бы я сразу передал из рук в руки, и услышал бы смешок, оскорбительный отказ, да что угодно, но по поводу принесенного. И я бы ответил, а значит, мы бы уже говорили, избежав вопроса, зачем и с какой стати я пришел…