Юлий Лурье - Встречное движение [Психологический детектив]

В Серебряном Бору постоянно жила одна старушка с хитрым лисьим носом и поджатыми под самый нос сморщенными, как сушеный масленок, губками. Ее прозвали Агатой, потому что все обо всех знала, а главное, умела переводить ставшие ей известными факты на язык обобщений, как, впрочем, и наоборот: идя от выводов, отыскивать скрытые факты.

Внимательно, с карандашом в руке, изучая всемирную литературу, Агата открыла, что та населена не кем иным, как типами из Серебряного Бора, и лишь названы они по-иному, сообразно стране и времени, которые описываются… Сначала Агата лишь иронически подчеркивала абзацы и на полях писала ядовитые реплики, но потом задумалась, не является ли истиной на первый взгляд пустяшная мысль, что люди живут не однажды, что все повторяется и что человечество — та же колода карт: так лягут, сяк сложатся… И что Бог не творит, а тасует! Или что весь мир не что иное, как

большой Серебряный Бор, либо увеличенный, либо растиражированный…

Идея бессмертия, проявляющего себя в повторяемости, пришлась ей по вкусу, однако была отвергнута как недоказуемая, а остальные предположения оставлены без последствий, поскольку во всей мировой литературе среди всех узнаваемых типов не отыскала она лишь себя — мысль, что только себя единственную она и не знает, ей в голову не пришла. Правда, не создав теории, она использовала метод и, прикладывая лекало бывшего к каждой новой ситуации, прозревала и причины, и следствия.

Вот почему, получив от дочери из Томска поздравление к седьмому ноября, она разглядела, что… зятек гуляет, семья распадается, дочь готовит почву для возвращения к матери на дачу в Серебряный Бор, да еще с детьми, плачем, сетованиями, чего мисс Агата допустить никак не могла. Она отправилась в Томск вычислять разлучницу, склеивать семью, предотвращать вторжение на свою территорию, в чем и преуспела, но… прозевала убийство и вернулась, чувствуя себя обделенной и обманутой…

Единственно, что скрасило возвращение, так это полное отсутствие каких бы то ни было успехов у следствия.

Проверив свои догадки на вернейшем пасьянсе — «могила Наполеона», Агата выждала, пока молоденький участковый в одиночестве усядется на скамейку у павильона конечной остановки троллейбуса, и тут, для конспирации почти не шевеля своим сушеным грибочком, намекнула, что есть одна такая дача, которая лишь до ночи пустует, а там до утра и не пустует…

Так впоследствии она и сообщила альтистке: я дала ему ориентировку на Сарычева…

Альтистка, чья история любви непрерывно переиздавалась на все худшей бумаге и совсем уже без суперов, охотно приняла версию Агаты, потому что вместе со всем народом жаждала разоблачения академиков, писателей, режиссеров, окончательного выдворения художников… У нее на даче, в нише лестницы, стоял, якобы ее, мраморный бюст, только без летней капельки меж грудей, — для чего с той поры существовали художники?!

Меж тем неопытный участковый, назначенный сюда недавно и никого, а значит и Агату, по-настоящему не знающий, ей не поверил и лишь порядка ради предложил, если она заметит что неладное, звонить…

Недели через три раздался ночной звонок, и участковый, вдев себя в форму, явился к даче как раз в тот момент, когда от нее отъезжала машина. Он стал поперек дороги. Вылез водитель, старый, плохо одетый мужчина, пахнуло спиртным… Сердце участкового забилось пододеяльником на ветру: он потребовал предъявить документы.

Паспорта не оказалось, водительских прав тоже — старик шарил по карманам, злился и в результате заявил, что задерживать граждан без конкретных подозрений антиконституционно… Услышав «антиконституционно», участковый сразу перешел на «ты»… Ему уже грезился путь к заметке в газете, лежащий через своевременно примененный прием самбо, но на беду милиционер не мог вспомнить ни одного из них.

— Щас врежу по рогам — будет тебе конституция! — с присвистом сообщил он и ухватился за рукав потрепанного, старомодного, да и совсем не по сезону синего плаща-реглан…

…Произошла безобразная драка, старику удалось ухватить участкового за ухо — фуражка упала верхом в грязь, оба люто матерились, и бывший сын улицы, перевоспитанный комсомолом, армией и родным райотделом, уже подумывал, как бы дотянуться до пистолета — заметка в газете меняла свои очертания, превращаясь в указ, однако хрустело ухо в чужих жестоких пальцах, а скрытая подсечка опрокинула их обоих, и только тут миру явилась другая, вполне реальная звезда, выпавшая из нагрудного кармана ветхого габардинового пиджака — золотая, Героя Соцтруда…