Елена Басманова - Тайные пороки

Лиркин сложил бумаги, сунул их в карман и сел. Сотрудники, глядя в потолок, курили в полной тишине.

Наконец госпожа Май отвела взгляд от окна и расхохоталась.

Господин Либид посмотрел на нее с недоумением:

— А где же заключение? Я ничего не понял. Обобщения не хватает.

Госпожа Май продолжала хохотать, но ее сотрудники с серьезными сосредоточенными лицами принялись искать пепельницы, гасить сигареты и папиросы.

— Вы хотите обобщения? — сказал горделиво Лиркин. — А сами догадаться не можете? Где ваш анализ и синтез? Поясняю. Высшим проявлением трагедии падшего мужчины — в музыкальном аспекте, разумеется, — является животный, зоологический антисемитизм, который, как язва, разъедает наше общество. Господин Платонов, не желающий брать клавиры композитора-еврея, слушал вагнерианцев с Пуришкевичем? Слушал! Господин Сыромясов избил бедного шарманщика Исаака Блюмкина? Избил! Господин Синеоков хотел подтереть зад газетным портретом скрипача Ашкенази? Хотел! Господин Мурин так ненавидит евреев, что выбрал из всех столичных венерологов худшего — предателя-ассимилянта и поклонника Чайковского! Даже Самсона уже совратили: он отказался встречаться с Софьей, потому что она не русская! И сам мне сказал, что мечтает о самаритянке! А Фалалей? Этот дурак даже не скрывает своей ненависти к лучшему, что дал миру царь Давид — к свирели!

Холеное лицо господина Либида вытянулось, чувственные губы разомкнулись. Он молча, не в силах произнести ни слова, смотрел на музыкального обозревателя: то ли ожидал дальнейших обобщений, то ли желал услышать что-нибудь и о себе любимом…

— Так вот по чьему заказу моя кухарка похитила рваные газеты из ватерклозета! — вскочил разъяренный Синеоков. — Да я сейчас его убью!

— Нет, погодите, — качнул пузом багровый Сыромясов, — так он специально подослал ко мне во тьме ночной шарманщика? Откуда я знал, что этот хам — какой-то Блюмкин?

— И вот почему он клинику Самоварова разгромил, — двинулся было к музыкальному обозревателю Мурин, но остановился, пытаясь засучить рукава, — не за нарушение интимного пространства, а за ассимиляцию! Он — маньяк! Самоваров — из армян!

— И меня он оклеветал, — сказал печально Платонов, — но мне не привыкать. Ему мои сапоги не нравятся. Клавиров мне никто не передавал, и у вагнерианцев я не был. Всю неделю корпел над переводом.

— И зачем вы бедного Самсона обидели? — встала возмущенная Аля. — Он, может быть, вообще петь не хочет. А вы его принуждаете. Это недемократично.

Лиркин вскочил на стул и раскинул руки в стороны.

— Что, хотите меня бить? Убивать? А может, сразу же распнете? Так вот и выходит, что я прав! Не любите вы нашего брата! Извести хотите под корень! Завидуете черной завистью гению! Ася! Асенька! Прощайте!

Асенька, прижав ладони к губам, стояла возле дверей в закуток и полными слез глазами с ужасом взирала на зажмурившегося музыкального обозревателя.

— Эй, ребята, уймитесь, — послышался голос Фалалея, — человек болен. Сегодня с утра даже лез ко мне с объятиями и поцелуями. Он нас любит. Да и мы его, по правде говоря, тоже!

Растолкав сгрудившихся возле Лиркина журналистов, Фалалей выхватил из кармана музыкального обозревателя текст программной статьи и, разорвав его на мелкие кусочки, рассыпал вокруг себя.

— А теперь слезайте, дружище, слезайте. Если после креста надумаете в пещерку прилечь — так я, так и быть, сыграю для вас на вашей любимой свирели. Обещаю купить с той премии, что выпишет мне наша драгоценная Ольга Леонардовна.

Лиркин меланхолически спустился со стула на пол и, повинуясь направляющей длани Фалалея, уселся.

Сотрудники также разбрелись по своим привычным местам.

— Мы завершаем, — как ни в чем не бывало продолжила госпожа Май. — Антон Викторович! Что у нас с рекламой?

— Есть, и весьма выгодная. С запасцем.

— Отлично. Гороскоп Астростеллы я уже видела. Энциклопедию девушки, надеюсь, Ася сегодня допечатает. Есть еще кое-что по мелочи. Таким образом, номер складывается весьма гармонично. Выглядит цельно. Так, надеюсь, будет и в дальнейшем. А вас, Леонид Леонидович, я попросила бы не заниматься самоистязанием. Если вы любите страдания, воспользуйтесь более приятными возможностями. О них пишут европейские классики, имя одного из которых мы и явим нашему читателю впервые. У меня все.

— Как все? — осмелился вступить в беседу Данила, делая рукой знаки Самсону. — А статья господина Шалопаева? Он над ней вчера до полуночи трудился.