Елена Басманова - Бомбейские чудовища

Издательский Дом «Нева»

представляет изящные детективы

Елены Басмановой:

в серии «Иронический ретро-детектив»

Заговор стервятников

Роковая жемчужина

Опасный младенец

Охота за саркофагом

Крещенский апельсин

Тайные пороки

Бомбейские чудовища

— Вбегает в аптеку мужчина и кричит: «Спасите! Жене стало хуже»! Аптекарь интересуется: «И пиявки не помогли»? Муж отвечает: «Нет. Три штуки съела и больше не хочет»!

Редакционную комнату эротического журнала «Флирт» заполнил дружный хохот сотрудников. Холодное февральское солнце едва освещало просторное помещение, в котором журналисты сошлись на традиционное собрание по планированию следующего номера своего популярного еженедельника. Ленивые лучи с трудом добирались до концертных и театральных афиш в простенках между шкафами, застревали в кипах потрепанных журналов и газет на полках, замирали на желтоватых изразцах жарко протопленной печи.

В сумрачной сотрудницкой стоял бритоголовый, белобрысый молодой человек, известный фельетонист Фалалей Черепанов и изображал незадачливого муженька. Справа, за столом, заваленном бумагами, расположился заместитель редактора Антон Треклесов — на этот раз и он, обычно вялый и пресно-серьезный, изволил рассмеяться: его внушительное пузо и двойной подбородок мелко-мелко тряслись. В углу наискось от Треклесова, за другим столом, сидела строгая барышня с дурным характером, Аля Крынкина, но и она нынче не смогла сохранить серьезности. Громче всех смеялся дородный красавец женоподобного вида — театральный обозреватель Модест Синеоков, в его подведенных глазах блестели слезы. Тихо хихикал притулившийся на подоконнике переводчик Иван Платонов, — в толстовке и мятых брюках, заправленных в сапоги. Рядом с ним, сложив руки на груди, криво ухмылялся репортер Мурин.

— А, Самсоша, друг, давай к нам, — Фалалей хлопнул по плечу появившегося на пороге стажера, крупного, русоволосого юношу, — будь как дома. Слышал последний анекдот? Лежат муж и жена. На другой день исполняется пятнадцать лет, как они поженились. Жена думает: «Что мне завтра подарит муженек? Французские духи или соболиный палантин?». А муж думает: «Если б я ее убил в первый день, завтра бы уже вышел на свободу!»

Новый взрыв хохота привлек и других сотрудников: из смежного закутка высунулись машинистка Ася и музыкальный обозреватель Леонид Лиркин, оба со стаканами в руках. Легкий аромат горячего чая влился в устоявшийся букет запахов — духов, одеколона, табака и бумажной пыли. Клетчатым привидением мелькнул в дверном проеме усатый человечек и, загребая кривыми ногами в сапогах, плюхнулся на стул напротив Треклесова. Лицо клетчатого было мрачно.

Стенные часы отбили половину первого.

— Безобразие! — возмутился репортер, — в этой проклятой редакции нисколько не ценят чужое время. Уже полчаса потерял.

— А куда вы так спешите, господин Мурин? — Треклесов выпрямился в кресле и, подняв брови, смерил сидящего на подоконнике репортера влажным рыбьим взглядом.

— Почему я не вижу госпожу Май? — негодовал тот, не реагируя на вопрос. — Почему задерживается собрание?

— Ольга Леонардовна, господин Мурин, проводит важное совещание с господином Либидом, — изрек Треклесов, отрывая руки от подлокотников и любовно оглаживая лежащий на столешнице последний выпуск журнала за январь 1908 года, — полюбуйтесь пока на наш свежий номер. Весь тираж про падших мужчин распродан. Едва дозвонился до типографии, чтобы заказать дополнительный. Такой успех! Гонорар всем выписан в двойном размере! А вы бузите.

— Вы счетовод, вот и считайте ваши рубли и копейки, заработанные нашим потом и унижением, — вспыхнул Мурыч, — а в творческие проблемы не суйтесь. На этот журнал смотреть — вредно для здоровья. До сих пор в себя придти не могу от унижения.

— И мой очерк Майша испортила, — включился в перебранку Синеоков, — так ведь и не вставила туда гимназистика, хотя и обещала.

— А ваша «Венера в мехах», господин Платонов, удивительная мерзость, — подала голос Аля, вставая из-за стола и подходя к переводчику. — Или вы решили поиздеваться над русскими читателями? Не верю, чтобы в Европе за такую гадость человека гением объявляли.