Елена Басманова - Тайные пороки

— Ему бы надо еще в постели полежать, — жалобно протянула Ася, передавая стажеру стакан с горячим напитком, — вон какой бледный. Инфлюэнца за две недели не излечивается.

— Нет, нет, — собрав силы, возразил негромко Самсон Шалопаев, — я лежать больше не могу и в запертом помещении сидеть не хочу. Мне нужен свежий воздух, солнце, впечатления, друзья…

— И женская ласка, — Фалалей подмигнул редакционным барышням.

— Нет, — Самсон залился краской, — женской лаской меня уже в больнице перекормили…

— Да ведь это почти анекдот! — воскликнул воодушевленно Фалалей. — Смотрите, у вас на глазах будет рождаться народное творчество. Итак, приходит муж из борделя домой и говорит жене: «Есть хочется, корми». А жена спрашивает этак игриво: «А женской ласки тебе не хочется?» Муж и отвечает: «Женской лаской меня уже в борделе накормили…» Ха-ха-ха…

— Довольно! — Госпожа Май нахмурилась. Она закончила подписывать подготовленные Треклесовым документы и теперь готова была взять бразды правления в свои изящные, но очень крепкие ручки. — Самсон Васильевич вновь приступает к работе. А господин Черепанов снова займется натаскиванием стажера. Но, разумеется, не таскать по борделям. У меня создалось впечатление, что предыдущий номер, из-за которого я имела столько неприятностей, заставил вас, господа журналисты, забыть о главной задаче нашего популярнейшего издания. Напоминаю: наш журнал предназначен для нормальных мужчин и нормальных женщин. Нормальная биологическая страсть, животная — в хорошем смысле — любовь — вот наш идеал. Брак — священный институт, обеспечивающий продолжение рода и развитие человечества. Вы поняли, господин Платонов?

— Так точно, госпожа Май. Простите великодушно, бес попутал, — загудел пунцовый как рак переводчик. — Больше такого не повторится.

— Мы и так все время ходим по лезвию ножа, — продолжила редакторша, — мы занимаемся просветительской деятельностью в эротической сфере, однако находится слишком много охотников обвинить нас в пропаганде блуда и порока. И я ставлю вас, господа, в известность, что журнал уже имеет два предупреждения. Как только последует третье — журнал закроют. И конец вашему привилегированному положению.

— Но в пятницу ваш любимчик Эдмунд Либид известил нас, что второе предупреждение удалось ликвидировать. — Лиркин вызывающе вздернул острую рыжую бородку.

— Не ликвидировать, а положить под сукно, — отрезала госпожа Май, — разницу, надеюсь, понимаете.

— Но не можем же мы издавать пресный журнал, — ухмылка Фалалея была адресована лепнине на потолке, — нам надо перчику, вон как о падших женщинах написали — с вдохновением, огоньком, задором! Я слышал, Кшесинская скупила две сотни экземпляров и собственноручно сожгла!

— Благодарите Бога, что сожгла не вместе с вами! — постаралась остудить восторг сотрудника госпожа Май.

— А при чем здесь я? Я лишь пересказал французскую поэмку о танцовщице, соблазнившей царя и потребовавшей за это голову святого.

— Ничего больше слушать не хочу! — Ольга Леонардовна замахала руками. — Слава Богу, гроза миновала. Но чтобы больше подобных намеков не было! Хотя Бог, я чувствую, на моей стороне. И если рассудить здраво, то вас еще и похвалить надо, Фалалей Аверьяныч. Только ваше заступничество спасло господина Платонова. Но — в последний раз. Больше никаких царей, никаких старцев, ни святых, ни распутных. Предупреждаю, чтобы все слышали.

— Да ведь они, неблагодарные, все равно будут талдычить о нашей черствости и бесчеловечности, — обиженно поддержал начальницу Треклесов. — И как вам такое в голову пришло, Иван Федорыч?

Платонов соскочил с подоконника, скрипнул паркет, скрипнули сапоги. Он низко опустил голову и, как провинившийся гимназист, заканючил:

— Простите великодушно, не подумал. И не знал ничего.

— А зачем вы в стихах скрыли свой тайный умысел? — Треклесов барабанил пальцами по столешнице.

— Да еще в бездарных стихах, — добавил Лиркин.

— Да отстаньте вы от него, — сверкнул глазами на музыкального обозревателя Синеоков, — вцепились как шавки.

— Это я — шавка? — завизжал Лиркин и схватил со стола Али чернильный прибор, но буяна обезоружил Сыромясов. — Я, который знает наизусть все моцартовские клавиры?

— Я не хотел скрывать ничего, просто текст меня вдохновил на стихи, — бубнил Платонов, — и вообще стихотворение мне показалось шутливым, юмористическим. Вы ведь сами поставили его в раздел юмора.