Инна Бачинская - Ночь сурка

Лидер, он же Великий мастер, Мэтр, Мафусаил… и так далее, хозяин, сидит у себя в мастерской, по легенде — творит, просьба не лезть. Вранье, конечно, он давно уже не творит, обрыдло. Все обрыдло. Творческая пауза. Пьет он там, с утра наливается виски, сидит в тулупе в кресле — корявый, мощный, с большой головой, с длинными седыми нечесаными патлами, — а дверь на «малую» веранду открыта, по углам и перилам намело сугробы, — смотрит на туманные холмы… нет, не так! на угадываемые с трудом в тумане — так вернее; на сизое небо, на сизые реликтовые сосны и чувствует, как все обрыдло. Гос-с-с-поди! Ничего не радует, нет ни замыслов, ни желаний. Сидеть и смотреть. Сигара. Еще виски. Финита. Рядом сидит бородатый терьер — сука Нора, любимая игрушка и верный друг. Да иногда приходит допущенный к телу свежий человек, летописец, поговорить за жизнь. Под настроение. Радует щенячьим оптимизмом и уверенностью, что жизнь все-таки стоящая штука.

Два-три раза в день заглядывает Марго, другая любимая игрушка, марсианская женщина Аэлита, тонкий хилый альбинос, — длиннорукий, длинноногий, какой-то изломанный, стриженный почти наголо, с ядовитым макияжем; в коротком черном платье, в черных непрозрачных чулках чуть выше колена — светит голыми ляжками. Типичный декаданс. Четвертая жена, бывшая бездарная натурщица, затем никакая жена. Без роду, без племени. Тридцати одного года от роду.

— Пьешь? — говорит Марго неожиданно сильным и звучным голосом, поместившись между окном и мужем, заслоняя вид, упирая руки в тощие бедра. — Не надоело? Между прочим, в доме люди, между прочим, спрашивают, интересуются. Между прочим, ждут высочайшего выхода. Между прочим, у тебя юбилей! Помнишь про юбилей?

— Уйди, — говорит Рубан, не глядя на нее, делая отстраняющий жест рукой: чур меня, чур! — Пошла!

— Ты бы хоть поел, — говорит Марго. — Лиза сказала, ты вообще ничего не ешь! Даже не закусываешь. Принести?

— Не хочу.

— Хоть кофе!

— Не хочу.

— Помрешь, не доживешь до юбилея. Народ надеется, ждет, не порть людям праздник.

Рубан закрывает глаза — ушел.

— Иди к черту! — рявкает Марго и выходит, хлопнув дверью.

* * *

Гостиная, она же банкетный зал, днем пуста, гости, как уже было упомянуто, сидят по своим комнатам. Подтягиваются под вечер. Диваны под стенами, массивный стол, несколько низких журнальных столиков, пара кресел, картины по стенам и деревья в больших керамических кадках. В углу камин, сложенный из дикого камня, черный, закопченный, жарко пылающий, он распространяет запах горящих сосновых поленьев и шишек. Пестрит от картин, домотканых ковриков, керамики, икон — как же без икон! Напоминает провинциальный этнографический музей.

Справа от камина — кресло, в нем сидит женщина в черной шляпе с полями, в черном платье, с причудливо раскрашенным лицом: кроваво-красные губы, кроваво-красные сердечки на скулах, причудливо изогнутые брови и полуметровые ресницы; на плечах шаль — красные розы на черном; черные чулки на длинных тонких ногах, остроносые туфли с золотыми пряжками, тоже черные. В женщине чудится нечто жуткое, вызывающее оторопь у непосвященных — то ли удивительная статика, то ли неестественная поза: она сидит, не опираясь на спинку кресла, словно штык проглотила; кажется, даже слегка прогнулась назад. Мумия, называет ее новичок в компании, журналист Андрей Сотник, тот самый, что подрядился писать сагу о Великом мастере, — крупный и громогласный молодой человек запредельной коммуникабельности, с первой минуты знакомства переходящий с любым, будь то женщина или мужчина, на «ты». В их тусовку, как седло на корове, не вписывается. Женщина в кресле, как уже понял читатель, не живая, а гипсовая, и отлита Рубаном с Марго в бытность ее натурщицей, во время расцвета их любви; раскрашена и задрапирована ею же; она — домашний аттракцион и повод для шуточек. Новые гости поначалу не врубаются, что дама гипсовая, здороваются и даже пытаются заговорить.

Клички у нее Идол и Маска. Кто-то предпочитает просто: Марго-дубль. Идол — понятно, а почему Маска, спросит читатель? Так ее называет Мэтр, намекая на одноименный роман Станислава Лема, весьма жуткий, к слову. Маска — механическая кукла, в которую влюбился герой, и она в конце концов его сгубила. Намек на Марго, не иначе. Мэтр любит намеки, сарказмы и парадоксы. Один из гостей, Иван Денисенко, дипломированный фотограф, без продыху фотографирует Маску при разном освещении, в разных ракурсах. Кладет ей на колени вазон или книгу, а в руку пристраивает бокал с вином, сдвигает шляпу, приподнимает юбку, и клац-клац-клац! Иногда с позиции лежа на полу. И повторяет, что у него мороз по коже всякий раз при взгляде на… это . Что удивительно и вызывает вопрос: почему человек так боится неподвижных и неживых больших кукол? Почему подсознательно ждет от них какой-нибудь гадости? Почему у них аура опасности?