Сергей Жоголь - Имитатор

Через минуту он вышел, хлопнув дверью. Соня подошла к окну и распахнула его. С улицы доносилась музыка.

Перед подъездом, где обычно на лавочке судачили пожилые соседки, не было никого. В песочнице тоже было пусто. Только голуби важно расхаживали между луж да лохматая дворняга свернулась клубком возле прикрытого фанерой канализационного люка. Ветер колыхал развешанное на верёвках бельё, у песочницы стояла забытая кем-то деревянная лошадка-качалка.

Гармошка играла где-то совсем рядом. Соня распахнула окно, прислушалась. Через арку соседнего дома доносился тоненький мальчишеский голосок. Поёт явно кто-то пришлый — всех местных «музыкантов и певцов» Соня знала.

Обычно во дворе по вечерам одноногий сосед дядя

Гриша тенчал на балалайке и пел матерные частушки вперемешку со старинными романсами. Тётка Марья из второго подъезда тоже любила подрать горло, когда на неё, как она говорила, нахлынет. Эта пела хриплым пропитым голосом без всякого аккомпанемента про неразделённую любовь и горькую женскую судьбинушку. Остальные жители двора пели от случая к случаю, а сегодня же в их район, похоже, занесло какого-то нового. Соня обернулась и посмотрела на мать — та безмятежно спала.

Соня задумалась. Если она выйдет из дома на полчасика, пожалуй, ничего страшного не случится. Кто такой Птицын? Он ей ведь и не отец вовсе. Подумав об этом, Соня тут же вспомнила о своём настоящем отце и о его угрозах. Ей стало совестно: а вдруг именно сегодня её папаша попытается исполнить своё обещание? Она снова посмотрела на спящую мать. Лицо женщины казалось таким безмятежным. Соня схватила с полки платок, накинула его на голову, подхватила пальто и, сунув ноги в сапожки, выбежала из квартиры. Она заперла дверь снаружи на два оборота, сбежала по лестнице и поспешила в соседний двор. Здесь, возле сваленного в кучу битого кирпича и поваленного ветром ещё по весне старого тополя, собралась целая толпа.

Женщины и мужчины, в основном старики, стояли или сидели на принесённых с собою скамеечках, несколько мальчишек взобрались на поваленное дерево, чтобы лучше видеть; сам музыкант сидел на перевёрнутом ящике из-под водки и жалостливо вытягивал очередную задушевную песню. Это был кучерявый и темноволосый паренёк лет двенадцати, кареглазый и смуглый. «Цыганёнок», — тут же решила Соня. На мальчике были заломленный на затылок треух, замызганное пальтецо и огромные, перепачканные засохшей грязью ботинки. Голосок у цыганёнка был удивительно тоненьким, но чистым и громким. Мальчик пел про свою босяцкую жизнь, про лагеря и про прочую воровскую романтику. Спел про журавлей, потом про влюблённого в зечку вертухая и что-то там ещё. Так она простояла не меньше часа. Детишки слушали песни молча, старики качали головами, а женщины украдкой стирали со щёк набежавшие слёзы. В глиняной миске, стоявшей у ног маленького певца, скопилось уже достаточно монет, кто-то бросил и несколько бумажных денежек. Мальчик всем подававшим кланялся, в перерывах между песнями крестился и желал слушателям долгих лет и здоровья. Соня тоже подошла и бросила в миску пригоршню мелочи.

— Что, Сонька, нравятся тебе такие песняки? Денежку, гляжу, этому чумазому дала. — Соня обернулась и узнала говорившего. Это был пожилой мужик из их дома, которого все за глаза называли Петька Ручеёк. — А вот мент, с которым мамка твоя спуталась, этого пацанчика, пожалуй, за эти песни за уши бы оттаскал!

— С чего бы это? — спросила Соня.

— Как это с чего? Он же у нас мент, к тому же ещё и коммунист — ему, небось, песни про Родину и про товарища Сталина подавай! А тут цыган малой блатняки под гармошку шпарит. Всяко вашему менту это не по душе придётся. Только он, похоже, опять на работу свинтил. Бандюганов ловит, а вас с мамкой бросил.

Соня насторожилась.

Птицын рассказывал, что Петька Ручеёк отсидел пару лет за квартирную кражу и потом был амнистирован. В лагере ему отбили почки, и теперь этот бедолага страдал энурезом, из-за которого и получил столь позорное прозвище. Обычно Соня старалась не общаться с подобными типами, но сегодня не смогла смолчать:

— А это не его дело, какую я музыку люблю, и уж тем более не ваше! А вы чего это вдруг Птицыным интересуетесь? Или попросил кто?

— Что попросил? — не понял Петька Ручеёк.

— Что-что? Узнать, дома ли Птицын или нет.

Петька хмыкнул: