Сергей Жоголь - Имитатор

От Советского Информбюро: вечерняя сводка от 14 ноября 1941.

г. Куйбышев, ноябрь 1941 г.

Он вышел из здания Управления, когда на улице уже темнело, и достал из пачки папиросу. Кравец ушёл сразу после совещания. Еленин с Воронцовым повезли московского гостя на служебную квартиру, а Корниенко и Васин остались дежурить в оперативной группе.

В курилке сидели двое: сержант из дежурки и какой-то гражданский. Курить очень хотелось, но ку- рить на ходу он не любил, а присоединиться к этим двоим просто не захотел — свои у них разговоры. Птицын скомкал папиросу пальцами и бросил на заснеженный газон, потом прошёл метров сто и вышел на Пионерскую. До остановки оставалось не меньше километра, и Птицын остановился. Он посмотрел на часы. Нет, домой он ещё успеет — нужно кое-кого навестить. Как же быть: он же обещал, слово дал, а теперь… В голове вертелись слова Фирсова: немцы решили убить всесоюзного старосту. Ситуация и впрямь была устрашающей. Где-то за углом гудел репродуктор. Звуки торжественной песни были едва слышны. Когда музыка стихла, послышался мощный голос диктора. Тот сообщал о тяжёлом положении на фронтах. Птицын поморщился. Это же было так далеко…

Весть о том, что началась война, Птицын встретил на службе во время дежурства. Он возглавлял оперативную группу, когда позвонили из Москвы и сообщили эту страшную новость. Было приказано усилить бдительность, всё руководство было вызвано в Управление. Все вокруг кричали и суетились. Было приказано собрать личный состав и провести «летучки». Тексты, которые нужно было довести до сотрудников, раздали в последний момент.

Птицын в тот день чувствовал себя неважно. Он всю ночь был на выездах, расследовал бытовуху, а самым серьёзным происшествием за ночь была квартирная кража. Преступники вскрыли квартиру какого-то заезжего работяги, у которого и брать-то было нечего, так как он только что явился в город, снял квартиру и сам спал на полу. Преступники проникли в квартиру ночью и вынесли один лишь настенный ковёр. Когда оперативная группа прибыла на место преступления, пострадавший — кривоногий дядька лет сорока пяти — убивался не по ковру, а чуть ли не плакал оттого, что преступники зачем-то разбили аквариум, и жившие в нём рыбки к тому моменту уже мёртвыми лежали на полу. После суточного дежурства Птицын ещё весь день провёл на ногах.

В былые времена такая нагрузка была бы ему нипочём, но с недавних пор у Птицына появились эти проклятущие головные боли. Время от времени у него возникала тошнота, темнело в глазах и появлялся дикий шум в голове. Врач, к которому он заскочил между делом, поставил диагноз — «острая энцефалопатия». Что это за болезнь, Птицын так и не понял, а идти к врачам во второй раз он не пожелал. У него и без того полно дел, а тут ещё война…

Война поначалу была для Птицына чем-то далёким и второстепенным. Он время от времени слушал сводки Совинформбюро: немцы уверенно наступали, но Птицын верил, что Красная Армия обязательно справится. Враг будет изгнан.

Однако вскоре в Куйбышев стали прибывать беженцы. Поначалу они были прилично одеты, приезжали семьями, но потом в город толпами хлынули женщины, дети, старики. С корзинами и мешками, перемотанные платками и какими-то тряпками, грязные и перепуганные, они лились нескончаемой гудящей рекой. Они прибывали на поездах, машинах и даже телегах. Как-то раз Птицын даже увидел на одной из улиц города повозку с какими-то мешками, которую тащила впряжённая в неё корова. Скотина шла понуро, но ещё более понурыми были те, кто шёл рядом: женщина в грязной фуфайке и платке и бегущая рядом целая орава ребятишек. Госпиталя наполнились ранеными и искалеченными солдатами. Вспышка тифа ещё сильнее усилила этот кошмар. Однако Птицын старался преодолеть в себе чувство жалости ко всем этим людям. Ведь вместе с женщинами и детьми в город хлынули и криминальные элементы. Обстановка в городе усложнилась. Кражи, разбои, саботаж приняли массовый характер, и именно это вызывало у Птицына приступы безграничной ярости.

Птицын не винил в этом немцев — не потому, что считал их невиновными в общенародных бедах, а потому, что в нём и без того было столько лютой злобы, что тратить свою ненависть на каких-то там далёких и непонятных врагов у него просто не было сил. У него были свои враги, которых он ненавидел, а потому и не жалел сил для того, чтобы их ловить, арестовывать, уничтожать… а порой и истреблять, как злобных насекомых и докучливых паразитов. А немцы… Что немцы? Они же где-то там, далеко, а воры и убийцы — они здесь. И он должен их ловить, должен истреблять и делать всё так, чтобы, засыпая, они дрожали от страха за свои поганые шкуры. Он будет делать свою работу, а война — это дело вояк.