Батья Гур - Убийство в субботу утром

— Мы только дойдем до угла — ты же знаешь, ненавижу есть одна, а Эли нет, он даже не звонил.

Михаэль, вздохнув, натянул куртку и подал Нилле руку, по пути они прихватили Мэнни.

— Ничего не проясняется, — пожаловалась Цилла.

Пока Михаэль потягивал крепкий кофе по-турецки, который старый хозяин кафе на углу улицы Хелени Хамалка приветливо поставил перед ним на маленький качающийся столик, ему внезапно пришло в голову, что доктор Бихам изо всех сил, хотя не так отчаянно, как Линдер, старался понравиться, произвести впечатление. Но даже это не помогало понять, отчего же у доктора Бихама в глазах такая печаль. Надо будет как-нибудь спросить Хильдесхаймера.

Прошло две недели с тех пор, как Михаэль поручил Балилти собрать информацию о полковнике Иоаве Алоне, а офицер разведки как на дно залег. Дней через пять Михаэль стал повсюду его разыскивать и в конце концов поймал дома поздней ночью, но тот отказался с ним говорить:

— Я работаю, Охайон. Когда будет что сказать, я сам тебя найду, поверь.

Михаэль верил, но ему не терпелось:

— А что насчет женщины? Хоть о ней-то расскажи.

Но Балилти сказал, что по телефону больше ни о чем разговаривать не станет.

Дела текли рутинным порядком. Погода улучшилась. Гости с вечеринки и пациенты были все опрошены. Детектор лжи показал, что все говорили правду. Только Дина Сильвер сообщила, что сильно страдает от синусита и просит пока отложить тест. Новые факты на свет не вышли. Михаэль понял, что пора на время остановиться и устроить, как он сказал Эли во время очередного совещания, «маленький спектакль».

Коллеги Михаэля утверждали, что, когда он работает над делом, в него словно диббук вселяется. Шорер припомнил это во время рабочего доклада Михаэля.

— Теперь твой диббук набросился на Дину Сильвер? Я не говорю, что ты не прав, но скажи — разве ты никогда не ошибаешься? У нее пневмония — я говорил с семейным доктором. И даже если она не так уж опасно больна, все же у тебя нет оснований теребить ее. Опереться тебе не на что, разве что на твое знаменитое «предчувствие». Не забывай, кто ее муж.

В неслужебное время, за поздним ужином на рынке Маханех-Иегуда, Шорер признал, что, если бы супругом Дины был не судья Сильвер, может, он бы так не деликатничал.

— Но, — заявил он, со звоном опуская вилку на блюдо, — тут есть и твоя вина. Приведи мне кого-нибудь, кто видел в субботу утром ее машину. Хоть кого-нибудь!

Михаэль, за последнюю неделю утративший аппетит, мрачно поведал ему о разговорах с соседями, с людьми, игравшими в теннис на корте напротив Института в то утро, даже с охранником, дежурившим на улице.

— Никто не видел, как она отъезжала. Десятки людей видели, как в десять ровно она подъехала к Институту, а раньше — нет. Но все же у меня странное чувство…

— Чувств недостаточно, — сказал Шорер, утирая с губ пивную пену. — Не то чтобы я отрицал их важность или надежность, но при всем моем уважении к твоей интуиции, мы говорим о жене окружного судьи, у которой пневмония, и не похоже, чтобы она собиралась бежать из страны. А главное, я не вижу, что могло бы побудить ее к убийству. Ты же сам сказал, что в психиатрической клинике она на отличном счету, и Розенфельд уверял, что ученый совет должен был одобрить ее презентацию. Так какой, по-твоему, у нее мотив?

Михаэль собирался что-то сказать, но вместо этого сунул в рот салат и хмуро кивнул.

Нира отправилась в Европу, а Иувал оставался с ним. По утрам мальчик жаловался, что отец во сне скрипит зубами. Михаэль ушел в себя и впал в депрессию, причин которой полностью не понимал.

Пока Иувал жил с ним, он не мог приводить Майю. Во время редких встреч в «Мав» — маленьком угловом кафе — она не упрекала его, но в глазах ее читалось страстное желание. Толком объяснить ей свое состояние он не мог. Все, чего ему хотелось, — это свернуться калачиком в постели и чтобы не нужно было ни о чем говорить. Майя заявила, что у него каждую весну депрессия, совершенно обычная история, — но он-то знал, что всему виной это дело, будь оно проклято.

Опрос свидетелей не принес ничего нового. Их показания были интересны, но абсолютно бесполезны. Михаэль снова переговорил с Хильдесхаймером; старик печально сказал: «Институт болен», и в глазах его читался вопрос.

Давление со стороны прессы ситуацию не улучшало. Репортеры горько жаловались, что их лишают информации. Каждое утро пресс-секретарь появлялся к концу совещания и получал, по его собственному выражению, «очередной совет, как говорить подольше и сказать поменьше».