Андрей Троицкий - Ревность

Кажется, треть пассажиров, находившихся в аэропорту, служили в Форте Брэг и носили летнюю форму. Солдаты как на подбор были атлетически сложенными парнями, с которыми никому не захочется мериться силой. Радченко от нечего делать стал выглядывать старших офицеров в возрасте от сорока до пятидесяти. И отметил про себя, что мужские фигуры, пожалуй, можно назвать безупречными. Кажется, в них нет ни единой унции жира, не видно толстых задниц, а грудь заметно шире живота. Радченко перебрал в памяти знакомых офицеров из России, вздохнул и с грустью подумал, что у его друзей с пропорциями тела все обстоит хуже, значительно хуже. С точностью до наоборот.

Когда тучи над аэродромом немного разошлись, объявили посадку. Радченко устроился возле иллюминатора, выпил банку содовой и задремал.

Девяткин оказался в травматологическом отделении городской больницу ровно в полдень. Вбежал по лестнице на второй этаж. Издалека была слышен приятный мужской баритон, который выводил лирическую песню. Девяткин прошел по коридору, свернул в полутемный закуток. На встречу поднялись два оперативника в штатском. Здесь звук голоса певца стал ближе, слова трогательной полузабытой песни брали за душу: «Смотри, какое небо звездное, смотри — звезда летит, летит звезда…»

Девяткин спросил, как дела. Старший оперативник доложил, что никаких происшествий за последние шесть часов не было, все спокойно, но голова болит уже с самого утра. Жаркий в палате поет во весь голос. А песен знает — без счета. Запел почти сразу после операции, как только ногу заштопали.

— Жаркий под психа косит, — ответил Девяткин. — Он думает, раз он такой певучий, он в тюрьму не попадет. Мы отправим его в институт судебной психиатрии. Месяца два-три он там отдохнет, затем его выпустят.

Девяткин вошел в палату и попросил еще одного оперативника, скучавшего на стуле, выйти и подышать свежим воздухом. Это была довольно просторная двухместная палата. Одна койка, стоявшая у стены, пустовала. На другой койке, выдвинутой на середину комнаты и привинченной к полу, лежал Антон Жаркий. Его кудри разметались по подушке, он был весел, глаза блестели.

— Здравствуйте, гражданин начальник. Песнями интересуетесь?

— Поешь ты прекрасно, — похвалил Девяткин. — И голос хороший. Это здорово, когда у человека есть талант. Когда песня идет от души, от сердца.

— Спасибо, — Жаркий был искренне обрадован похвалой. — Я где-то две тысячи песен знаю. А то и больше. Самые разные. И народные тоже.

— «Коробочку» помнишь?

— Спеть? — Жаркий откашлялся. — Эх, полным полна коробочка, есть и ситец и парча…

— Нет, не надо, — поморщился Девяткин.

Жаркий не слушал возражений, не остановился, пока не допел до конца. Затем исполнил «Как провожают пароходы». Перескочил на патриотический репертуар, затянул «Беспокойное сердце». В такт он бил пяткой по спинке кровати, одновременно дергал пристегнутой рукой, наручники издавали неприятный лязгающий звук.

— Сердце мое стучать не устанет, — заливался Жаркий. — Беспокойное сердце в груди, старость меня дома не застанет, я в дороге, я в пути…

Наконец он взял паузу, выпил воды из кружки воды и вопросительно посмотрел на гостя, ожидая новой похвалы.

— Душевно, — сказал Девяткин. — Я сам петь люблю. Но с голосом беда. И слуха нет как такового. Ты вокалом профессионально занимался?

— Всего-навсего окончил начальную музыкальную школу. Несколько лет пел в городском хоре мальчиков. Поступил в музыкальное училище. Не доучился. Юношеский голос стал ломаться. Я пошел дальше, но уже по классу аккордеона. Помню, вышел после первой отсидки, вынул аккордеон из футляра. А пальцы уже не те. Положил инструмент обратно и больше не доставал.

— Ничего, главное, что ты сохранил творческое начало, — ободрил Девяткин. — Не потушил божью искру. Надо развивать талант. Играть и петь…

— Я стараюсь. Каждую минуту использовать. Исключительно для вокала. Тем более свободное время у меня теперь есть.

Небо над Лос-Анджелесом оказалось пустым и синим, солнце палило на всю катушку. Они взяли напрокат «Шеви Импалу», добрались до гостиницы, поднялись на второй этаж в номер с двумя кроватями, большим телевизором, сейфом для хранения ценных вещей.

Джон вернулся из ванной и сказал, что хочет немного передохнуть. Он разделся до трусов, лег на кровать у окна, включив кондиционер на полную мощность, и мгновенно заснул. На другой постели ворочался Радченко. Он думал, что надо было зарезервировать два отдельных номера, Джон слишком громко храпит, значит, бессонная ночь обеспечена. Еще Радченко думал, что Джон не убивал свою жену, это уж точно. Убийцы, люди с больной совестью, так не спят, глубоко и спокойно.