Вячеслав Денисов - Я никого не хотел убивать

— Кто-то из вас троих мне сказал, что покойный всегда был одет с иголочки. По-моему, у него даже приличного костюма нет, — холодно произнёс я.

— Это так, — согласилась Лихачёва. — Он не был приверженцем современной моды. Я иногда спрашивала, почему бы ему не купить толстую золотую цепочку, чтобы носить на груди, увеличив тем самым собственную значимость.

— И что он тебе ответил? — поинтересовался я.

— Сначала засмеялся, а потом сказал, что у него таких цепочек гораздо больше, чем у меня пшена в плотно закрытой банке, которая постоянно стоит в кухонном столе.

— Глупости! — вспылил я. — У него ничего нет, и никогда не было. Даже самого паршивого сейфа нет, где бы он мог хранить сбережения.

— Да вот же он… — моргая ресничками, сказала Татьяна.

Она указала на старомодный двухстворчатый шкаф, в который я успел заглянуть за время её отсутствия, но не обнаружил там ничего кроме мужских сорочек и большой хозяйственной сумки с грязным бельём.

— Ну, если для тебя этот старый рыдван и есть маленький уютный шкафчик, где Иван Никанорыч мог хранить свои жалкие сбережения, то я, пожалуй, пойду.

— Когда просила денег взаймы, он достал их именно отсюда… — понурым взглядом посмотрев на меня, сказала Лихачёва.

— Ты и сберкнижку на имя предъявителя видела! — съязвил я. — Только здесь ничего нет! Ни сберкнижки, ни долларов…

Мой голос прозвучал так угрожающе, что Татьяна непроизвольно насторожилась. Опасаясь, что она может заподозрить меня в неудержимой алчности, я попытался исправить возникшую ситуацию.

— Мне до его сбережений нет никакого дела! Да и спросил лишь ради того, чтобы развеять миф о его богатстве, — ухмыльнувшись, произнёс я. — Так или иначе, больше ничем тебе помочь не могу! Бери вещи, которые хотела постирать и пойдём отсюда.

— Я быстро… — пообещала Татьяна.

— У меня нет ни одной свободной минутки, пусть Инна Алексеевна вызовет полицию, — назидательно подметил я, и добавил:

— Возможно, сюда пришлют какого-нибудь молоденького следователя, который меня совершенно не знает. Он начнёт задавать нежелательные расспросы, кто я и что здесь делал? А мне всё это ни к чему…

— Я понимаю, — огорчённо сказала Татьяна. — Спасибо за то, что не оставил меня в беде. Я теперь перед тобой и так в неоплатном долгу.

— Всё равно ничем не был занят, — отмахнулся я. — Да и с тобой, Танюшка, было приятно вновь повидаться.

Лихачёва зарделась ярким алым румянцем. Окажись мы с ней где-нибудь в другом месте и при других обстоятельствах, а не в комнате вместе с разлагающимся трупом, я бы с удовольствием провёл с ней некоторое время, доказав, что по-прежнему могу быть пылким и страстным любовником.

Она тем временем вытащила из шкафа большую хозяйственную сумку.

— Зачем ты её взяла? Поставь на место! — пожурил я. — Ни к чему лишнему здесь прикасаться не нужно.

— Каким бы подлецом Иван Никанорович не был, он всё же человек! — воспротивилась она.

— Уже не впервой об этом слышу! И что из того? — хмыкнул я. — Твоя соседка, старушка — божий одуванчик, вообще назвала его необразованным быдлом в пиджаке и галстуке! А здесь ни одного галстука не видно…

— Это она сказала для красного словца…

— Так о валюте, золоте и бриллиантах тоже для связки слов? — вспылил я.

— Были у него деньги! Были… — заверила Татьяна. — Может, отдал кому, а может, где оставил…

Она говорила таким безразличным тоном, что у меня не возникло сомнений на тот счёт, что чужие драгоценности её совершенно не интересовали.

— На вешалках нет ничего подходящего, может, в сумке что-то найду? Он жил, как паразит, так пусть хоть похоронят по-человечески! — озабоченно произнесла Лихачёва.

Я невольно изумился её женской логике. Мне никогда не удавалось понять особый ход мыслей этих странных женщин. Как бы их ни обижали и ни унижали, они всегда умели прощать и никогда не держали зла на обидчиков.

— Если тебе больше нечем заняться, то поступай, как знаешь, — отмахнулся я. — Инна Алексеевна права. Нечего нам с тобой здесь делать…

Не обращая внимания на мои слова, Татьяна принялась вытряхивать из хозяйственной сумки какие-то мятые мужские сорочки, спортивные куртки и несколько пар грязных мужских носок. Вдруг она словно оцепенела. На неё нельзя было смотреть без сострадания.

— Брось это непристойное занятие! — вновь посоветовал я. — Верно сказала старушка — божий одуванчик, что он жил как собака, и сдох как скотина! Взрослый человек, а ума ни на грош. Кому в этой жизни сделал что-нибудь хорошее, тот пусть его и похоронит. Тебе-то зачем ввязываться?