Адольфо Касарес - Ненависть любви

Я все еще не двигался, сжавшись в комок. Сколько прошло времени? Может, десять минут. Может, полчаса. В комнате умершей что-то тяжело рухнуло. Не в силах унять дрожь, я взялся за ручку двери. Еще до того, как открыть дверь, я знал, что там обнаружу. Тело Эмилии лежало на полу. На столе стоял флакончик. На этикетке я прочитал: «Стрихнин».

Ночь, полная тревог и страхов, закончилась, и утро застало нас всех в столовой: мы курили, пили кофе и слушали топорные умопостроения комиссара.

— Атвелл совершил все те поступки, что приписывает ему Маннинг, — подвел итоги Аубри, — кроме одного: он не убивал сеньориту Мэри. Я сразу понял, что виновата Эмилия. Все его хитрости, намеренная неловкость, беспринципность и… героизм — все это было лишь для того, чтобы спасти ее. Он, не задумываясь, свалил вину на ребенка. А когда понял, что все пропало, не остановился и перед самоубийством, пытаясь убедить нас в том, что преступник — он. Но теперь нет никаких сомнений: убийца — Эмилия. Она хотела лишить себя жизни, приняв тот самый яд, который мы тщетно искали по всему дому и который убил сеньориту Мэри.

На столе стоял чемоданчик Мэри — тот, в котором Атвелл копался, когда я за ним подглядывал из темного коридора. Комиссар открыл его и каждому из нас раздал по стопке исписанных листов. Я просмотрел те, что достались мне (мне удалось спрятать их себе на память); на некоторых, пронумерованных в спешке, были главы из какого-то романа; на других — отдельные абзацы или просто фразы, иногда переписанные по нескольку раз, в разных вариантах, с исправлениями. Например, на одной из страниц я прочитал: «Я сняла чулки», а рядом — другой вариант: «Я сняла гольфы». Еще там было: «Но через четыре дня после моего приезда сюда приехал мужчина», а ниже — просто «приехал мужчина» (второй вариант говорит о тонкости слуха Мэри и богатстве ее словаря).

— Одна из этих страниц — «предсмертное послание» покойной. Инспектору, хорошо знавшему Мэри, было известно, что она хранила все свои переводы. Когда он понял, что его невеста под подозрением, то вспомнил об этой маленькой странности и о письме из романа Филлпоттса. Он искал в чемодане черновики. Ему повезло, и это справедливо: везет умным и деятельным.

В столовую вошел один из подчиненных комиссара Аубри — изможденный, с кругами под глазами, весь в грязи. Прошлой ночью он вместе с другим полицейским и шофером, знавшим крабьи отмели как свои пять пальцев, отправился на поиски инспектора. Они нашли его спящим в кустах дрока. Инспектор недолго пробыл на свободе. Достаточно, чтобы заблудиться, устать и уснуть на болоте, но мало, чтобы выбраться или погибнуть там. Теперь Атвелл ждал нас в конторе. Я не захотел встречаться с ним, но обрадовался, что он жив. Очень скоро я смогу разрешить ему увидеться с невестой, чья жизнь уже вне опасности. Само Провидение устроило так, что в коридоре, у двери, оказался врач. Еще несколько минут — и эта юная жизнь, в расцвете всех ее надежд, увяла бы навсегда. Трагическое происшествие парализовало мой мозг, но руки, послушные руки профессионала сделали свое дело сами, независимо от меня.

Я глубоко вдохнул и ощутил горделивую дрожь. Стыдливая радость распирала мне грудь. Я твердо пообещал себе наполненную ванну, чистое белье, завтрак. Я встречал утро с душевным подъемом. Я смотрел в лицо наступающему дню не подавленно и устало, как человек, проведший бессонную ночь, а с радостью и верой в лучшее, как это бывает после приятного пробуждения.

На следующее утро мы придвинули стол к окну столовой, и комиссар, Монтес и я завтракали, не отрываясь глядя на песок, на кусты тамариска, на отель «Нуэво Остенде», на аптеку, на небо, — на все, что после бури опять образовало упорядоченный мир, безмятежно сияющий в лучах солнца подобно огромному цветку.

Я завтракал так, как привык в периоды напряженной литературной работы: чай без сахара, яйца вкрутую, гренки и мед. На львиной шкуре песка появился человек в голубой трикотажной рубашке и светло-серых брюках. Он шел к нам.

Мы так долго рассуждали о том, кто бы это мог быть; о том, у кого лучше зрение: у жителей гор или обитателей приморских равнин; о том, насколько далеко способен видеть человеческий глаз, — что, когда нам доложили о посетителе, известие застало нас врасплох.

— Это фармацевт, — пояснил Эстебан. — Он хочет поговорить с сеньором комиссаром.

— Пусть войдет, — сказал Аубри и встал.

Фармацевт, в голубой трикотажной рубашке и светло-серых брюках, вошел в столовую. Это был нагловатый субъект, с припухшими глазами и лоснящейся кожей; при каждом движении он тяжело вздыхал, словно переживал о затраченной на него энергии. Он церемонно поздоровался с нами, после чего у них с Аубри был какой-то напряженный разговор в углу. Фармацевт достал из кармана письмо. Аубри нервно его прочитал.