Галина Романова - Грешница в шампанском [litres]

И зачем ему непременно надо ей это все говорить? С чего это его пробило на такие саднившие душу слова? Очень хотелось посмотреть на нее плачущую? На вот, смотри!

Он не смотрел. Он вел машину, продолжая говорить, специально, чтобы она плакала. Да! Он прямо так и повторял через слово:

– Ты поплачь, поплачь, Наташ. Это хорошо! Это освобождает…

Может, да, а может, нет. Легче уж точно не становилось. Напротив. Внутри все разбухало и множилось, и тоска какая-то внезапная, и сострадание ко всем, включая себя. Лицо, которого она весь день не чувствовала вовсе, без конца растирая щеки, теперь пламенело.

А он все:

– Ты поплачь, миленькая, поплачь… А хочешь, брось эту работу к чертовой матери, а!

– А что я буду делать?! Что я умею?!

– Детей станешь рожать, – тихонько подсказывал ей Никита, медленно переезжая с улицы на улицу. – От меня станешь рожать детей.

– Так я не умею! – ревела она.

– Так никто не умеет, а рожает. Научишься, Наташ.

Он улыбался. Ему было весело! А она…

– Смейся, смейся! – новая пурпурная волна плеснула ей на щеки. – А вот возьму и рожу, что тогда?

– Ничего. Стану воспитывать.

– И рожу!

– И роди!

– Вот только… Вот найду отравителя и тогда…

– Бедная моя, бедная. – Никита покачал головой. – Неспроста говорят, как Новый год встретишь, так его и проведешь.

– Это ты о чем? – шевельнулось в ней нехорошее предчувствие.

– Ты, наверное, целый год станешь разгребать это гадкое дело.

– С отравлением?

– Если бы с ним одним! – Никита свернул в какой-то незнакомый ей переулок. – Меня ведь чего за тобой Лесовский-то послал…

– Чего?!

– У нас очередное нападение на участника той веселенькой вечеринки. – Никита глянул на нее с жалостью. – На этот раз пострадала та самая девушка, которую ты освободила из-под стражи…

Он пил всю ночь, чокаясь с портретом собственной жены. Пил и не пьянел, что странно. Время от времени выходил из дому, подставлял лицо ледяному ветру, чтобы остудило, чтобы выветрило из него жгучую ярость, которая выкорчевывала из него все его убеждения о том, что он не ревнивец. Не получалось.

Он же никогда прежде не думал, что способен был ревновать, черт побери! Он же никогда не ревновал Лильку при жизни, никогда! А тут так прихватило, что хоть вой в глухую темень морозной ночи. И что еще страшнее было: чем больше он смотрел на ее портрет, обрамленный по уголку траурной ленточкой, тем красивее она ему казалась. Во как! При жизни Лильки, проснувшись раньше нее, рассматривал жену подолгу, и ничего, кроме надменной рыбьей холодности, в ней не находил. Ничего! А тут все просто выворачивалось при мысли, что ее лицо мог трогать кто-то чужой. Прекрасное лицо, чего уж…

Думать про ее постельную возню с кем-то он просто не мог, он с ума сошел бы тогда, точно. Или дом спалил, или убил бы кого-нибудь. Правда, никого под рукой не было. Домработница ушла при его появлении. Скользнула в холл сушеной крысой, прошуршав, что ужин на три персоны она приготовила и даже стол накрыла. И ушла. А то, попадись она ему под горячую руку, неизвестно что было бы.

Ближе к утру температура на улице резко начала подниматься, пошел снег, постепенно переходящий в дождь. Огромные стекла в гостиной зашлись ледяными слезами, и Кагоров заплакал тоже. Зло плакал, судорожно, сквернословя, без конца опрокидывая в себя водку, и не ел почти, хотя домработница расстаралась. Отключился как-то незаметно прямо за столом. Очнулся почти в девять. Мотнул тяжелой головой, застонал. Болело не только под черепушкой, но и в груди, в ногах, в руках. Будто он всю ночь не пил, заходясь в безумной бессильной ревности, а вагоны разгружал, как когда-то в студенчестве.

Вытянув руку, нащупал бутылку с минералкой. Жадно припал к горлышку, плеснул потом себе в лицо, а остальное вылил на голову. Надо, надо было приходить в себя. У него на сегодня столько дел! Вчера планировал разобраться кое с кем, да не вышло. Не помнил, как к дому свернул, как машину возле гаражных ворот бросил, как пить принялся едва ли не с порога столовой, забыв раздеться.

Нет, сегодня он точно все доделает, что не успел. Для начала Витьке позвонит, про долг напомнит, а заодно и адрес точный его супруги Александры спросит. По слухам, не осталась она у него, к себе вернулась. Ведь прежде чем снова себе на больную мозоль наступать, следовало немного психологически разгрузиться. А Александра для этого подходила как нельзя лучше. Вот что-то подсказывало ему, что с этой бабой можно и за жизнь поговорить, и на груди ее выплакаться. Это не Стаська и не Натали Каныгина, которые станут жеманиться и тут же в штаны полезут. Это реальная тетка, способная выслушать, а то и совет дельный дать.