Кэролайн Грэм - Смерть лицедея

Николас быстро разучил свою роль, всегда приходил на репетиции первым и уходил последним. Он купил дешевый магнитофон и вырабатывал у себя американский акцент, не обращая внимания на недоуменные взгляды остальных участников постановки. Он придумал своему персонажу подробную биографию, внимательно прислушивался к происходящему вокруг него на сцене и живо на все реагировал. Задолго до первого представления он не мог думать ни о чем другом. Настал долгожданный вечер; в битком набитой артистической уборной Николас дрожащими руками накладывал себе на лицо чересчур толстый слой грима и вдруг понял, что позабыл свою роль. Он лихорадочно перелистал пьесу, выписал свои реплики на клочок бумаги и заткнул его за пояс домотканых штанов. Пока он стоял за кулисами в ожидании своего выхода, на него накатила тошнота. Хорошо еще, что рядом оказалось пожарное ведро.

Когда он вышел на сцену, его с ураганной силой захлестнул страх. Перед глазами у него колыхались бесконечные ряды человеческих лиц. Он один раз посмотрел в зал и сразу отвел взгляд. Потом произнес свою первую фразу. Несмотря на жар прожекторов, его зазнобило от радостного волнения, когда остальные его фразы одна за другой, в необходимой последовательности, начали выплывать на передний план его сознания, и он впервые изведал то странное двойственное ощущение реальности, которое знакомо каждому актеру. Одна его часть находилась в Салеме, на кухне у Проктора, среди горшков и чугунных котлов, грубой мебели и перепуганных людей, а другая вполне сознавала, что табурет поставлен не на том месте, что Джон Проктор заслоняет свою жену, а Мэри Уоррен забыла надеть чепец. После спектакля, в буфете, он впервые погрузился в ту атмосферу близкого и теплого товарищества («давайте руку мне на том»), которая заставляет актеров ненадолго забывать все личные симпатии и антипатии.

Потом Николас играл задние ноги лошади в какой-то пантомиме, и наконец ему предложили роль Дэнни в «Ночь должна наступить» [15] Пьеса Эмлина Уильямса (1935). . Репетиции начались за полтора месяца до выпускных экзаменов, и он понимал, что неизбежно провалится. Постоянное брюзжание домашних, длившееся все месяцы его карьеры в театре Лэтимера, в конце концов вылилось в шумную ссору, после которой он демонстративно ушел из дома. Почти сразу Эйвери предоставил ему крохотную комнатку над книжным магазином «Дрозд». В уплату Николас должен был каждое утро вытирать пыль в магазине и раз в неделю прибираться дома у Эйвери.

Он прожил там уже почти год, кормясь в основном консервированной фасолью, украденной из супермаркета, в котором он работал (иногда, правда, ему доводилось поживиться остатками со стола Эйвери). Почти все его средства уходили на оплату уроков сценического мастерства (он нашел в Слау хорошего преподавателя) и театральные билеты. Раз в месяц он выбирался в Лондон на какой-нибудь спектакль, чтобы постоянно подпитываться живительным воздействием настоящего, как он полагал, искусства. Именно после превосходного спектакля по «Виндзорским насмешницам» в Барбикане он выбрал для прослушивания в Центральную школу монолог Форда из второго акта.

Он до сих пор не знал, хороший ли из него получается актер. Бренда Леггат, двоюродная сестра Смаев, писала для местной газеты рецензии на спектакли ЛТОК, и содержание этих статеек было таким же оригинальным, как и форма. Любая комедия была искрометной, любая трагедия — душераздирающей. Что же касается исполнения, то все — от актеров, игравших главные роли, до шкафа, стоявшего в глубине сцены, — неизменно оправдывали ожидания зрителей. Вскоре Николас узнал членов группы достаточно близко и понял, что напрямую спрашивать о своей игре смысла нет — ответом будет либо сдержанное одобрение, либо бурные восторги. Во время посиделок в буфете отсутствующих склоняли на все лады, но в лицо правды никому не говорили. Все, кроме Эсслина и братьев Эверардов (и конечно, Гарольда), уверяли Николаса, что играет он чудесно. Гарольд редко кого-нибудь хвалил (чтобы никто не позволил себе расслабиться), хотя после каждой премьеры вел себя, будто бродвейский импресарио, — истерично подпрыгивал на месте, целовал всех подряд, дарил цветы и даже проливал притворную слезу.

Николас закончил упражнения, несколько раз потянулся и глубоко вдохнул, разделся, почистил зубы, забрался в постель и тотчас же погрузился в глубокий сон.

Ему снилось, будто во время первого представления «Амадея» он стоит за кулисами, одетый во все черное, в измятом трико и с черепом в руке, и повторяет про себя роль Гамлета.