Галина Щербакова - Огненный кров

Другой хотел стать дипломатом и работать непременно в Австралии. Жениться на австралийке — и чтобы уже с концами. Без возвращения. Его мама была буфетчицей в МИДе. Она мечтала скорей его выучить, чтобы сразу умереть. В ней давно кончилась жизнь и остался только тот самый родительский долг, который подымал ее по утрам. Умереть ей хотелось сразу в землю, чтоб без похорон, хлопот и лишних трат. Она только не могла придумать способ, как это сделать, и это тоже держало ее в жизни — план смерти.

Третий не хотел ничего, кроме как аборта у своей девчонки. Она забеременела, чтобы его не взяли в армию, но льгота накрылась медным тазом. Ну и черт с ним, думал он час тому назад, пойду в армию, не буду лохом с ребенком, а сразу стану «дедом». В конце концов, это круче, чем колясочка с младенцем. А беременная девчонка думала, какая у нее будет фата и какой длинный-предлинный лимузин повезет ее по улице. И еще — как он ее любит. По три раза за раз. И это так кайфово! Такое счастье — и ей одной!

Четвертый уже давно прислуживал в органах. Мечтал быть максимум президентом, минимум — палачом. Чтоб «рвать пасти», прижигать зажигалкой мочки ушей, насиловать арестованных женщин в самых что ни на есть невообразимых позах. Вот это жизнь! Его мать была поваром в детской больнице и ненавидела как больных, так и здоровых. Она мечтала, чтобы сын стал начальником ЖЭКа. Она знает: они все живут не с зарплаты, со взяток. Он у нее, конечно, деликатный, но научится. Начальник ЖЭКа, с которым она уже давно сожительствует ради сына, подскажет.

Через полчаса там была мала куча милиции. Все было на виду, и все было ясно. Ограбление, и в ответ — расстрел. Но интриговал хилый, немощный старик в одежде лучших мастеров мира и с пистолетом, какой не у каждого важняка найдешь.

И странная старинная фотография. Она лежала во внутреннем кармане старика, старательно обернутая и согретая его еще теплым телом. И с разбитым стеклом. «Это может быть след», — серьезно сказал один умный милиционер. «Это бабушкин след», — засмеялся другой, тоже умный. И оба были правы.

Редактор вызвал Татьяну. Лицо у него было сдвинуто. Таким оно у него бывает после разговора с очень высоким лицом. Татьяна острила: «Одно лицо позвонило, другое съехало».

— Совсем уж! — сказал он обидчиво. — У них свои фотокоры, знают, кого и как… Вот тебе билет для написания слов по этому делу. Я имею в виду сбор Луганского клана. Ты еще в теме или новая богатая жизнь развернула тебя к другому? Твоему-то дали билет или пронесли мимо?

— С какой стати ему там быть? Он не Луганский, и его от них тошнит. Но я схожу… Посмотрю, как они выглядят.

— Но без подначек. Помни, где работаешь.

— Я помню, с кем, — ответила Татьяна. — Собери лицо, можно подумать, тебя лишили сладкого. Что там искать фотокорам? Делать примитив из лиц, подолов, бокалов и штиблет?

— Ладно, иди. Умеешь ты ободрить товарища, объясняя ему, какое он говно.

Было уже морозно, и сразу схватило ступни. Она всегда замерзает с них. На повороте к Гостиному двору была толпа. Мигали милицейские машины. Тупо застыла скорая. «Их не обойдешь», — подумала Татьяна. Пришлось толкаться среди тех, кто всякую чужую беду любит как ворожбу от собственной. «Я тогда шла на бенефис Луганских, и был взрыв, и распахнутые рты. Я снова иду на эту фамилию, обходя скорую».

— Что случилось? — спросила она у мужчины, протискиваясь рядом с ним.

— А что у нас есть еще, кроме смерти? Говорят, поубивали мальчишек. Кто-то думает, что был взрыв, их там несколько… Сразу многих убить можно только взрывом. Но нет дыма. Нет гари. Нет огня… Так ведь не бывает?

Это он ей? Объясняет или спрашивает? Она делает вид, что не слышит. Она пробивается дальше, на ту сторону, что приведет ее на бал. Не надо смотреть на оцепленное место. В огне фар милиция, белые халаты. Как он сказал: взрыва без огня не бывает. Ну, ей ли не знать, как тихонько, словно в мультике, поднимался вверх «мерседес» и падал вниз огненной кучей. Тут не то… Драка? Наезд?

Не ее дело. Стынут ноги, и надо торопиться к месту события. И она уже почти бежит по тротуару. У нее, черт возьми, бал или не бал? То, что позади, — взрыв, не взрыв — ее не касается. Она видела смерть в лицо — когда на землю положили девушку в белом платье. Тут чужие, неизвестные, не ее тела.

А в Гостином дворе объявили белый танец. И зарубежный Луганский был приглашен дочкой какого-то рублевского Луганского. Они очень славно смотрелись, эдакие Анна и Вронский двадцать первого века. Музыка была дивная, только вот откуда-то, скорее всего, из горла тубы, раздавался довольный смех дьявола.