Владимир Колабухин - Тайна пансионата «Уют»

В нашем уазике и впрямь не повернуться: оперативники, эксперт Губин, кинолог с собакой… Уазик срывается с места и мчится по улицам за город, в дачный посёлок.

— Как нашли? — спрашиваю Наумова.

— К Лебедеву мужичок с утра пришёл, местный плотник Егоров. Так, мол, и так. Слышал, милиция машину ищет. Не она ли за его сараюшкой стоит? Лебедев сразу туда. Действительно, там, за сараем, — такси, жёлтого цвета, номерной знак — «37–38». Он и позвонил нам… Интересно, почему преступник оставил машину именно там?

Шофёр, хорошо знающий дачный посёлок, без особого труда отыскивает нужную улицу. Вдоль обочин тянутся стройные тополя, и кажется, что сквозь их густую сочно-зелёную листву лучи солнца никак не могут прорваться к земле, яркими бликами застревают в пышной кроне.

Узкая дорога с кусками выбитого асфальта вьётся по посёлку и за одним из поворотов неожиданно обрывается у небольшого, в два окна по фасаду, кирпичного дома с палисадником и сараем, за которым стеной стоит густой и тёмный лес.

Из-за сарая показывается коренастая фигура Лебедева. Он одёргивает китель, поправляет сбившуюся набок фуражку, неторопливо подходит к нам и коротко докладывает обстановку. Теперь можно приступать к осмотру.

Жёлтая «Волга» сиротливо стоит в тени за сараем. С улицы её не увидишь. Наверное, поэтому и оставил её здесь преступник. И знакомый, очень знакомый рисунок на земле от протектора «Волги». С той же характерной щербинкой…

Я даю команду, и начинается привычная работа, без спешки и суеты. Каждый делает что положено. Мы фотографируем, чертим план местности, в поисках следов изучаем почву, внимательно осматриваем салон такси. Позднее разберёмся во всём, что получим. Сейчас главное — не упустить малейшей мелочи, которая — как чаще всего и бывает — может оказаться самой существенной для дела. Решаю спросить Егорова: когда увидел здесь эту машину, не приметил ли, кто оставил её?

Мы сидим за грубо сколоченным столиком в цветущем палисаднике дома. Все товарищи по работе остались на улице и продолжают заниматься своими делами. Я слышу настойчивый голос кинолога: «След, Альма, след!», вижу, как сосредоточенно ходит от дома к дому на противоположной стороне улицы Наумов…

Егорову за пятьдесят. Он несколько неуклюж и грузноват. Его чуть набрякшие веки и грушевидный нос с синими прожилками наводят на мысль, что их хозяин частенько прикладывается к рюмке.

Егоров вздыхает, услышав мои вопросы, и низким хрипловатым голосом начинает рассказывать:

— У меня, понимаешь ли, доски в сарае оторвались. Ну, вот и пошёл я вечером-то. Часов около восьми. Дай, думаю, взгляну: подлатать стенку или новые доски приспособить. Обошёл сарай-то, а там, понимаешь ли, — машина. И никого в ней нет. Ну, постоял… Подождал. Опять никого. А к стенке-то из-за машины и не подойти. Плюнул и ушёл в дом.

— Это когда было — вчера?

— Нет. Как раз накануне. Вчера-то я снова за сарай глянул. Опять стоит! Весь день простояла. А тут слышу от соседей, что милиция какую-то машину ищет. Подумал, не она ли? Чего ей здесь стоять-то. Непорядок это. Но решил подождать чуток — вдруг хозяева объявятся. Ну а сегодня — всё! Пошёл к участковому. Взгляни, мол, не ту ли машину ищете. Который день без дела стоит!.. Вот так-то всё и вышло, мил человек.

В палисаднике цветут вишни, осыпают нас нежными лепестками. Земля от них — белым-бела!

— А вы с соседями о машине разговаривали? Из них случайно никто не видел водителя?

— Да кому до неё дело-то было. И что в ней для нас такого, чтобы приглядываться? Никто ничего не видел.

Егоров встаёт и уходит в дом. Через минуту возвращается. В одной руке — высокий глиняный кувшин, в другой — широкая глиняная кружка.

— Может, выпьешь со мной, капитан? У меня такая медовуха осталась!

— Нет, Степан Кондратьевич. Спасибо. Да и вам не советую прикладываться. Хозяйка, наверное, не рада будет.

Лицо Егорова мрачнеет. Он глухо кашляет, ставит кувшин и кружку на стол, садится и стискивает лохматую голову руками.

— Нет у меня хозяйки… Бобыль я, понимаешь ли. И рад бы, чтоб поругал кто, да некому. Такая тоска. Умаялся один-то, спасу нет.

Он поднимает на меня потемневшие глаза.

— А ты женат ли?

Отрицательно качаю головой.

Он умолкает, задумчиво почёсывая затылок, а через минуту опять спрашивает:

— Что так? Аль разборчив ты очень?

Над моей головой гудят то ли шмели, то ли пчёлы. Весна в самом разгаре!

— Эх, капитан, — словно издалека снова доносится хриплый голос Егорова. — Нельзя нам одним-то. Нельзя. Для чего тогда и жить-то, а? Ты не мудри, если что. Я вот немало почудил, теперь один мучаюсь. Неужто у тебя так никого и нет на примете?