Я делал кадр за кадром, как всегда увлёкшись, когда почувствовал какое-то движение за спиной и укол в шею. Успел обернуться и увидеть совершенно незнакомого чужого мужчину. Это было всё, что я помнил. Дальше темнота. Я с трудом разлепил веки и открыл глаза. Первое, что увидел, это резное изголовье кровати и мои скованные наручниками руки над головой. Дежа вю, твою мать! На каземат или подвал было непохоже. Я возлежал не на цементном полу, а на большой кровати, застеленной шелковым зелёным бельём и, чётко прочувствовал это кожей, был абсолютно голым. Даже трусов не оставили, господа похитители. Переборов дрожь плохого предчувствия, я осмотрелся. Просторная светлая комната, напротив большое зеркало в золоченой раме и резной столик со всякой мелочью, на полу виднеется пушистый кремовый ковёр, лёгкие газовые шторы колеблются от свежего ветерка. Посмотрел в стороны огромного окна: пальмы, солнце, птички поют. Присмотрелся, и заметил явные восточные мотивы в дизайне комнаты. Не может быть! Это ведь была пустая угроза? Домбровский же не сошёл с ума, чтобы привести свою бредовую угрозу в действие? Он не мог меня найти и отдать какому-то арабу. Не мог. Он не способен на подобное. Но обстановка в комнате и пейзаж за окном говорил об обратном. Да и я на кровати являл собой картину «наложник ждёт хозяина». «Если это правда, Лукас, я вернусь! И кое-кто пожалеет» — прошипел я сквозь зубы, начиная отчаянно дёргать руками. Ага. Это только в кино можно свернуть, причём почти безболезненно, себе палец и снять наручники. В жизни только шкуру обдерёшь. Видимо, кто-то услышал моё шебаршение, и дверь медленно открылась, впуская чудное видение в вышитой длинной темно-синей рубахе с длинными рукавами. Это была молодая женщина. Её тёмные волосы и лицо до самых глаз было прикрыто тонким платком. В руках у неё был поднос с двумя фарфоровыми чашками, чайничком и вазочкой со сладостями. Она поставила всё это на столик у кровати, подошла к окну и задёрнула шторы, погрузив комнату в романтический полумрак. К чёрту такую романтику! Я окликнул гостью по-английски, она покачала головой, мол, либо не понимаю, либо запрещено говорить. И что же делать? Лежать и ждать, когда кто-то ещё появится? Орать, что я гражданин другой страны дело бесполезное. Кто здесь мне поможет? Верблюд, разве что.
Какое-то время, как по мне прошли целые сутки, а на самом деле лишь несколько минут пролетело, никого не было. А затем, дверь снова тихо открылась, и на пороге появился мужской силуэт: свободная рубаха, такие же штаны и платок на голове. Большего рассмотреть не удалось. Блин, неужели действительно араб собственной персоной пришёл по моё тельце? Сердце застучало в груди испуганным зайцем, и горло сжал тисками страх. Тело напряглось, готовое к драке. Простите, товарищ Абдулла, но я не Гюльчатай и свою задницу без боя не отдам. Гость вошёл в комнату, закрыл дверь, и я отчётливо услышал щелчок замка. Он подошёл ещё ближе, протянул руку и стремительно сдёрнул с меня простыню, оставляя полностью открытым. Я не шелохнулся. Он присел на край кровати, и снова протянул руку, чтобы коснуться моего бедра. Ну, да, конечно! Я взбрыкнул ногой, что норовистый арабский скакун. Восточный гость свалился с кровати и… Вместо проклятий и воплей, я услышал заливистый и, мать твою, такой знакомый смех.
— Домбровский! — он завалился на спину, стаскивая платок с головы, и захохотал ещё громче. Смешно ему, видите ли. — Хватит ржать, шутник хренов! Я чуть инфаркт не получил.
— Сейчас, подожди немного, — всё ещё похихикивая, этот гад встал и открыл шторы. Комнату вновь залило солнце. Лукас подхватил с пола простыню и небрежно набросил на меня. Я демонстративно постучал по изголовью наручниками. Он меня проигнорировал! Лукас залез на кровать с другой стороны, улёгся на бок, и уставился на меня совершенно невинными голубыми глазами.
— Сними наручники, сволочь улыбающаяся. У меня руки затекли.
— Не успели бы за полчаса, а если и так, то я потом массаж сделаю.
— Сними!
— Сначала поговорим, а то знаю я тебя. Не успеешь оглянуться, а ты опять сбежишь, — грустно произнёс Лукас, подперев одной рукой голову, а другой, подкрадываясь к моему животу. — Я тебя так долго искал.
— Зачем? В последний раз мы очень продуктивно поговорили, у меня синяки долго потом сходили.
— У меня тоже. И, Ян, прости меня, — Лукас сразу стал серьёзным. Он уселся на постели, поджав под себя ноги. Я таким нерешительным его никогда не видел. Нелегко просить прощения, не так ли, господин Домбровский? — Я был взбешённым, не соображал ничего. И спасибо, что сумел остановить меня.
Читать дальше