Дмитрий Петров - Призрак киллера

Логика была тут простая. Если ты конченый человек, то ты можешь и дальше быть наемным убийцей, киллером. А если ты знаешь про себя, что ты — благородный человек с сердцем, с состраданием, то ты просто не можешь позволить себе и впредь убивать невинных людей ради денег… Делать это в таком случае — значит идти против себя, как бы топтать собственную личность.

«Если я конченый человек, то мне все позволено. Все равно уж теперь», — так он рассуждал всегда. Но если это так, то он попросту преступник перед самим собой — он убивает людей и тем самым прежде всего убивает себя. Собственную живую душу…

Страшно и непривычно узнать про себя такое. Узнать, что ты — носитель живой души, на которую, правда, ты прежде не обращал внимания, но которая, несмотря на все твои издевательства над ней, все еще живет и существует и движет твоими поступками.

Уже почти подходя к дому, Щелкунчик вдруг обнаружил, что ноги его почти не слушаются. Выпитое, потом потрясения, следовавшие одно за другим, совершенно ослабили его.

Окруженная сквером с зелеными деревьями и кустами, стояла маленькая церквушка, каких много в Москве. Не все успели взорвать в недавнем прошлом, некоторые остались и были открыты вновь.

Внутри начиналась ранняя служба, горели тихим пламенем свечки, летел по ветру, вырываясь из дверей, дымок ладана из кадила священника.

Церквушка была маленькая, тихая и очень чистая, прибранная любящими руками, — совсем не такая, как большие парадные храмы, в которых прежде несколько раз доводилось бывать Щелкунчику.

Тут не было толпы, суетящихся наглых нищих, толстомордых попов, вылезающих из дорогих лимузинов, — словом, всей этой нечисти, которая всегда только отталкивала от таких мест.

Голоса священника и диакона звучали ровно, негромко, молитвенно. Маленький хор, состоявший из трех старушек и одного подростка, что-то пел, хотя Щелкунчик, конечно, и не различал слов.

«Если я вошел и меня не поразил гром небесный, — подумал он вдруг смятенно, — то что это значит? Отчего меня… Меня! Меня! Меня не поразила молния прямо тут, на пороге храма? Вот я вошел и все еще жив…»

— Паки и паки, миром Господу помолимся! — воззвал диакон от Царских врат, и нестройный хор подхватил:

— Господи помилуй…

Щелкунчик прошел чуть вперед, неуверенно ступая среди непривычной обстановки, косясь на иконные лики, строго глядящие на него со всех сторон. Он знал, что это святые, хотя и не знал их по именам.

«Все порядочные, наверное, люди были, — со смущением, скованно подумал Щелкунчик. — Людей за деньги не убивали… Киллерами не были… Как-то они сейчас смотрят на мое присутствие?»

— О благорастворении воздухов, о изобилии плодов земных и временах мирных, — взывал диакон, и потом снова: — О всех плывущих, путешествующих, негодующих, страждущих и плененных, и о спасении их Господу помолимся…

— Господи помилуй, — вторил хор, вступая на том месте, где звучали последние слова диакона, и слегка перекрывая их.

Здесь была совсем другая жизнь, другая атмосфера, непривычная для Щелкунчика, но в общем-то понятная ему. Здесь, в этой маленькой полупустой церквушке, он чувствовал себя комфортно. Как будто он вернулся в родной дом, где долго не был, и теперь с испугом и благоговением осматривался кругом.

«И Бог меня не убивает на месте за все, что я сделал, — продолжал он думать. — Значит ли это, что Бога нет? Или, наоборот, это значит, что Он как раз есть и просто так любит меня, что до последнего ждет, дает мне шанс исправиться, изменить свою жизнь и прийти к Нему?»

Он был уверен во втором, ведь милосердие и есть главный признак Бога Отца Небесного. Милосердие и долготерпение.

А вернуться к Богу — значит прежде всего вернуться к себе самому. К себе истинному, который скрыт тщательно под всякими наносными внешними вещами. К себе оскверненному, заляпанному грехом…

Щелкунчик вышел из храма и прямо рядом, в сквере увидел скамейку. Он подошел, стряхнул с сиденья толстую зеленую гусеницу, вольготно расположившуюся тут, и сел. Сел, закурил, спокойно выдержал неодобрительный взгляд проходящей мимо в храм старушки… В сердце кольнула какая-то тревога. Только что он ощущал такое умиротворение, и вдруг вновь тревога, беспокойство. Что-то жгло изнутри, что-то он забыл на время сделать. Но теперь пришла пора…

Что же это? Ага… У него в кармане лежал конверт с заданием. Там фотография и данные на очередного, последнего «клиента». Надо посмотреть, он все никак не соберется это сделать.