Андрей Воронин - Слепой. Волчанский крест

Он мастерски, не примериваясь, налил себе и Басаргину еще ровно по полстакана и с торжественным видом официального лица, присутствующего на траурном митинге и только что произнесшего прощальную речь, поднес свою порцию ко рту.

— М-да, — неопределенно промямлил Басаргин, покачивая водку в стакане и задумчиво наблюдая за тем, как она плещется. — Так-то оно так. Только это, дядя Коля, еще не все.

— Чего? — Стакан с водкой замер у самых губ Субботина, очки тревожно блеснули. — Что еще стряслось?

— Да уж стряслось. Запрос-то, видишь ли, не на одного Сохатого пришел.

— А на кого ж еще-то? Он ведь один в Москву уехал.

— Это мы так думали, что один. А только, дядя Коля, в том самом магазине еще одного нашего волчанского нашли.

— Это кого же? — осторожно, чтобы не расплескать, ставя стакан обратно на стол, поинтересовался Николай Гаврилович. Рука у него заметно дрожала, и стакан он опустил очень вовремя.

— Макарьев Захар, — сказал Басаргин.

— Кто?!

Капитан не стал отвечать на этот риторический вопрос — он знал, что Субботин, дядя Коля, хорошо расслышал произнесенное имя с первого раза.

— Ну, Макар Степанович, — переварив полученное сообщение и немного переведя дух, зловещим тоном произнес Субботин. — Ну, сука мордастая!.. Подбираешься, значит. Вынюхиваешь.

— Похоже на то, — не стал спорить Басаргин, который и сам был не в восторге от новостей.

— Вот же мразь, — продолжал вполголоса бушевать Николай Гаврилович. — Родственничек, чтоб ему ни дна ни покрышки! Кто его приютил, кто пригрел? Кто денег на раскрутку дал? Бизнесмен хренов! Да если б не я, где бы он сейчас был?

— Думаю, на нарах, — предположил Басаргин. — Или в земельке.

— Да тут и думать нечего! Ах ты подонок! Вот это и называется — пригрел змею на груди! С-сук-кин сын, безотцовщина!

Набычившись, он немного подышал носом, чтобы успокоиться, и остро посмотрел на Басаргина исподлобья, поверх сдвинутых на кончик носа очков.

— Ну, чего притих? Давай, сыпь дальше! Что там еще в этом твоем запросе? Я же вижу, что у тебя для меня еще что-то припасено!

Басаргин длинно, тоскливо вздохнул.

— Говорил я тебе, дядя Коля, — не удержавшись, снова напомнил он. — Нельзя было на такое дело Сохатого отправлять. У него ж башка, как у дятла, — сплошная кость и ни грамма серого вещества.

— Ну конечно! — с огромным сарказмом воскликнул Субботин. — Вижу я, куда ты клонишь! Тебя надо было отправить, да? По Москве прошвырнуться, людей посмотреть, себя показать, с б. ми тамошними потереться. Так? Оно, конечно, завлекательно! А только подумай, Сема, племяш ты мой драгоценный, что бы я этим упырям из МУРа ответил, если б они запрос не на Сохатого, а на тебя прислали? Одно дело — этот бык безмозглый, браконьер, и совсем другое — начальник волчанской милиции, племянник главы поселковой администрации. Вот это и было бы, как в твоем стишке.

— Каком еще стишке? — трусливо отводя глаза, делано удивился Басаргин. До сего дня он и понятия не имел, что Николай Гаврилович, оказывается, осведомлен о его юношеской выходке.

— Не скромничай, — проворчал Субботин вполне, впрочем, добродушно. — Знаем, в курсе. Как там у тебя было? «Мой дядя самых честных правил.»

— Так это не у меня, — продолжая упрямиться, смущенно возразил Басаргин. — Это ж у Пушкина!

— У Пушкина одно, а у тебя другое. Не помнишь? Погоди-ка. Сейчас-сейчас. — Николай Гаврилович наморщил лоб, припоминая, а потом торжественно, с преувеличенной артикуляцией, продекламировал: — Мой дядя самых честных правил, когда от спирта занемог, он клизму сам себе поставил, да жалко, вытащить не смог. Поэт! А?

Басаргин про себя поразился тому, сколько лет, оказывается, дядя Коля бережно хранил в памяти переделанный школьником Семой Басаргиным стишок, чтобы, когда настанет нужный день и час, ткнуть его носом в эту безответственную детскую пачкотню. Да, дяде Коле палец в рот не клади. Впрочем, в Волчанке это и так знали все, и притом без всяких стихов.

— Да ладно, не пыхти, — добродушно произнес Субботин. — Кто старое помянет, тому глаз вон. Это я, Сема, к тому, что, если б запрос из Москвы прислали на тебя, получилось бы точь-в-точь как в этом твоем стишке: сам себе клизму поставил, а вытащить — хрена лысого! Это, Сема, был бы полный и окончательный абзац, понимаешь?

— Да понимаю, не дурак, — глядя в стол, проворчал Басаргин.

Сейчас, когда он был смущен и сидел потупившись, как пойманный за нехорошим занятием школьник в кабинете директора, вдруг стало отчетливо видно, что, несмотря на кирпично-красную широкую физиономию, чапаевские усы, медвежье телосложение, кобуру на поясе и капитанские погоны на широких, покатых плечах, начальник волчанской милиции еще совсем молод, никак не старше тридцати. «Послал Бог помощничка», — подумал Субботин, глядя в его покрытую густыми спутанными волосами макушку. Впрочем, Бог тут был ни при чем, и Николай Гаврилович знал это лучше, чем кто бы то ни было: помощников он себе выбирал сам, обдуманно и придирчиво. И то, с чем не сумел справиться Басаргин, кого-то другого на его месте просто раздавило бы в лепешку, расплющило бы в тонкий блин. Виноват был не Басаргин, виноваты были обстоятельства. А если хорошенько разобраться, так и не обстоятельства даже, а. Ну, неважно. «Он клизму сам себе поставил, да жалко, вытащить не смог», — еще раз вспомнил Николай Гаврилович, дивясь тому, как иногда сочиненная из пустого детского озорства шутливая строчка спустя десятилетия вдруг становится пророческой.