Андрей Воронин - Слепой. Волчанский крест

Речь шла о Макаре Ежове, который около часа назад был замечен на своем джипе марки «опель» на заброшенной дороге, что вела в сторону Волчанской пустыни. Даже прождав еще сто лет, Макар не сумел бы выбрать для этой вылазки, которую явно давно планировал, более подходящего времени. В данный момент монастырь никем не охранялся. Сохатый навсегда остался в Москве (вот уж, воистину, проклятый город, дьявольский вертеп!); Выжлов до сих пор, наверное, лежал мертвый у входа в пещеру; привлеченный Басаргиным вместо Сохатого сержант тоже приказал долго жить, а сам начальник милиции сидел тут, в кабинете, и смотрел на Николая Гавриловича перепуганными, преданными собачьими глазами, как будто ждал, что дядя Коля вот сейчас, не вставая из-за стола, решит все проблемы одним взмахом руки.

— Что ж ты, орясина безмозглая, до сих пор молчишь? — с тоской спросил Субботин. — Ты с ними со всеми заодно, что ли?

— Да не молчу я, — вздохнув, тоже с тоской в голосе отозвался капитан. — А просто. Ну куда он денется за час? Это ведь не то место, из которого можно вот так запросто уйти. Он же, сволочь жадная, обязательно погрузкой займется. А как начнет — не остановится, покуда его драндулет брюхом на землю не сядет.

— Да, это на него похоже, — механически, почти не соображая, что говорит, откликнулся Николай Гаврилович. При мысли о Выжлове, валяющемся, как последняя падаль, в лесу на земле, сердце опять тягуче заныло, и откуда-то из глубины души отозвалась другая боль — по Сохатому, который, хоть и не вышел умом и не получил образования, все-таки был у него любимчиком. — Да-да-да. Выходит, надо все бросать и идти туда самому. Вам, безруким, ничего нельзя доверить. Только ты, дружок, со мной пойдешь, понял? Менты твои тупоголовые пускай москвича ловят, а мы займемся Макаром. Все-таки дождался он своего часа! Все-таки нашел, понимаешь, неприятности на свою голову. Ну, значит, так тому и быть.

Порывшись в карманах своего потрепанного костюма, Николай Гаврилович нашел ключ, отпер нижний ящик стола, рывком его выдвинул и достал оттуда пистолет — древний маузер, родной брат того, которым пользовался в московском ювелирном салоне покойный Сохатый, в громоздкой и обшарпанной деревянной кобуре. Кобура была обмотана ремнем, чтоб носить ее через плечо; продумывая свои дальнейшие действия, Николай Гаврилович рассеянно размотал ремень и уже потянул его через голову, но тут Басаргин деликатно кашлянул в кулак.

Спохватившись, Субботин снова обмотал ремень вокруг кобуры, расстегнул свой потрепанный портфель и сунул пистолет туда: секретарше, да и всем прочим, вовсе незачем было знать, что их мэр отправился воевать, как до него, бывало, ходили и отец его, и дед, и прадед. Все они возвращались с победой, и Николай Гаврилович, хоть убей, не видел причины, по которой сегодня должно было получиться как-то по-другому. У каждого рода, как и у каждого отдельного человека, своя судьба. И если ты крепок корнями, если осознаешь свою связь с предками, с судьбой своего рода, если четко знаешь, в чем твое предназначение, и твердо ему следуешь, никакая сила не своротит тебя с земли. А корни у Николая Гавриловича Субботина были такие, что пытаться выдернуть их из этой земли значило бы перевернуть вверх тормашками всю округу — так примерно, как это бывает, когда ураган выворачивает с корнем большое, крепкое дерево.

В приемной он столкнулся с Алевтиной Матвеевной, которая как раз готовилась внести в кабинет поднос с чаем и неизменными своими пирожками.

— Некогда, некогда, Матвеевна! — замахал рукой Николай Гаврилович. — Ты вот что. Меня, наверное, до самого вечера не будет. Так если из области станут звонить или еще чего, ты уж сочини что-нибудь, договорились?

— Конечно, Николай Гаврилович, — своим ровным, хорошо поставленным голосом согласилась секретарша. — Вы хотя бы пирожки возьмите, нельзя же целый день голодным ходить!

Субботину в данный момент было не до пирожков. Он хотел было отмахнуться, но ему вспомнились высказанные Басаргиным подозрения в адрес Алевтины Матвеевны, и он подумал, что с такой головой, как у нее, с этим ее, пропади оно пропадом, философским образованием додуматься она может до чего угодно. За те годы, что просидела тут, в приемной, информации о Волчанке и ее обитателях она наверняка накопила столько, что лишь привычка видеть в Николае Гавриловиче своего благодетеля до сих пор убаюкивала ее опасно острый ум. А если разбудить его неосторожным, не вписывающимся в рамки обычного поведения поступком, из этого черт знает что может получиться!