Андрей Воронин - Слепой. Волчанский крест

Коля разбудил Зарубина ни свет ни заря — в семь часов утра. Они плотно позавтракали свиной тушенкой из личного НЗ запасливого Пермяка, собрали все необходимое и приняли то, что Пермяк называл «шоферским лекарством», — выпили по две столовые ложки подсолнечного масла и сжевали по половинке мускатного ореха. Пермяк авторитетно объяснил, что подсолнечное масло обволакивает содержимое желудка, не давая парам неусвоенного алкоголя вместе с дыханием вырываться наружу, а мускатный орех прекрасно отбивает запах в том случае, если упомянутым парам все-таки удается просочиться сквозь масло.

Действенность этого метода вызывала у Зарубина некоторые сомнения, но спорить с Пермяком он не стал, во-первых, потому, что уже убедился в полной невозможности в чем бы то ни было его переубедить, а во-вторых. Во-вторых, была у него смутная, не вполне осознанная надежда, что, унюхав не уничтоженный «лекарством» перегар, Краснопольский их никуда не отпустит, на корню загубив всю эту затею, которая теперь, на трезвую голову, уже не казалась ему такой уж блестящей.

Начальник экспедиции, однако, ничего такого не унюхал. То ли «шоферское лекарство» подействовало, то ли был он озабочен чем-то другим и потому ничего не заподозрил — кто знает? Ни Гоша Зарубин, ни его приятель Пермяк этого так никогда и не узнали.

Идя с этюдником на плече по улицам поселка, Гоша с очень неприятным чувством ловил на себе косые взгляды волчанцев. Этюдник служил им с Пермяком чем-то вроде пропуска — дескать, мы ничего такого не замышляем, просто идем срисовать с натуры парочку местных пейзажей, — но под этими пустыми, будто бы ничего не выражающими взглядами художник все равно чувствовал себя неуютно. Было у него ощущение, что этюдником тут никого не обманешь и что весь поселок, начиная с мэра и кончая последней дворняжкой, точно знает, куда они собрались, и очень не одобряет их затею.

Все это разбудило былые опасения, но отказаться от участия в вылазке было как-то неловко. Гоша шел вперед, уговаривая себя, что остановиться и повернуть назад никогда не поздно. В конце-то концов, можно ведь и в самом деле развернуть этюдник и что-нибудь такое написать.

Вот это уже была полная и окончательная чепуха. Ни красок, ни кистей, ни палитры — словом, ничего, что требуется для написания самого завалящего этюда или хотя бы неприличного слова на чьем-нибудь заборе, в Гошином этюднике не было. Лежали там четыре бутылки портвейна и две водки, предусмотрительно проложенные завернутыми в целлофан бутербродами, чтоб не брякали. Палка сухой колбасы, которая в этюдник не поместилась, была засунута в чехол вместе с карабином; буханка ржаного хлеба, разрезанная на четыре части, была распихана по вместительным карманам Пермяковой куртки; каждый из них имел по охотничьему ножу, по пачке сигарет и коробку спичек. Помимо колбасы, как уже было сказано, в брезентовом чехле на плече у Пермяка висел скорострельный карабин «сайга», представляющий собой гражданскую модификацию автомата Калашникова, а пояс оттягивал подсумок с запасной обоймой. Для намеченной ими однодневной прогулки длиною менее чем в сорок километров такого снаряжения было вполне достаточно — так, по крайней мере, казалось Зарубину, никогда не выбиравшемуся на природу дальше подмосковных лесов, и Пермяку, который хоть и поездил по экспедициям, но редко удалялся от своего грузовика дальше чем на сто метров.

Поселок с его недружелюбно настроенными аборигенами, которых Пермяк упрямо называл туземцами, вскоре скрылся из вида. Через четверть часа они вышли на берег Волчанки, и здесь Пермяк объявил привал — не потому, разумеется, что устал, а потому, наверное, что, как и Гоша, испытывал смутные сомнения в разумности своего поведения и нуждался в дополнительном источнике решимости.

Источник этот был незамедлительно извлечен из этюдника вместе с парой пластмассовых стаканчиков. Бесстрашные покорители таежных просторов выпили по стаканчику, закусили бутербродами, перекурили и выпили еще. Пустую бутылку Пермяк забросил в кусты на противоположном берегу речки, где она со звоном разлетелась вдребезги, ударившись, надо полагать, о камень. Уж чего-чего, а камней тут было просто завались: Волчанка текла по вымощенному булыжниками ложу, и по обоим берегам ее тянулись широкие каменные россыпи. Идти по булыжникам было не так чтобы очень удобно, но все-таки легче, чем по кустам и скрытым под пушистым покрывалом мха острым обломкам скал.