Ирина Лобусова - Чужая кожа

И, конечно же, океан. Мне было тяжело здесь дышать. Все время казалось, что эта тяжесть как-то связана для меня с океаном. Но на самом деле все было в непривычно ароматном для меня воздухе Южной Калифорнии, в котором было намешано так много всего, словно воздух представлял собой густые эфирные масла. Но я винила во всем океан. Он и пугал меня, и подавлял, и манил к себе, и я так и не смогла разобраться в своем отношении к этим мощным свинцовым водам, которые пугали меня тем, что были так похожи на мою жизнь, грозную, как готовое к битве войско, но в то же время призрачную, к которой я все не могла дотянуться рукой.

Именно поэтому я замедляла ход на скоростном шоссе, выхватывая из времени обрывочные появления океана. Это было настолько незабываемо и незыблемо, что машина словно сама по себе замедляла ход.

— Нет, так дело не пойдет, — спокойная до поры до времени Сильвия в конце концов не выдержала, схватила меня за руку, развернула резко к себе, — нет, так дело не пойдет. Никто не даст тебе ехать с такой скоростью. Здесь хайвэй, а ты едешь со скоростью 40 километров в час. Ты тормозишь все движение на скоростном шоссе. Ты не знаешь этих американцев. Сначала будут сигналить и ругаться изо всех сил, затем вызовут полицию, так как у них все по правилам. И тебя оштрафуют за то, что ты создаешь препятствие дорожному движению. А когда выяснят, что ты вообще ведешь машину без прав… Ты, моя дорогая, загремишь в тюрьму. Тебе это надо? И потом, я ни за что не поверю, что ты не хочешь ехать быстрее! Особенно теперь.

— Я не хочу.

— Что это значит? Теперь, когда все в порядке, он в полном сознании, все показатели в норме и врачи разрешили посещение…

— Я не хочу. Я боюсь.

— Боишься? Теперь-то чего бояться? Все давным-давно позади. Мы все сделали правильно. Я не понимаю, чего ты боишься теперь. И потом, он очень ждет свою девушку, которая должна приехать к нему сегодня. Он спит с твоей фотографией последние две ночи. Так что все хорошо.

Бесполезно и бессмысленно было продолжать разговор. Я включила аварийку и припарковалась у обочины. Сильвия пересела за руль. В конце концов, это был ее мерседес. В Америке у меня не было ни прав, ни документов на машину.

Когда мы помчались со скоростью ветра (Сильвия выжимала из мерседеса все 220), океан исчез. А время дороги до клиники слилось для меня в одну сплошную полосу.

Сильвия оставила машину на стоянке медицинского центра.

— Иди. Я не пойду с тобой, — обернувшись ко мне, она смотрела в упор, и у меня не хватило духу скулить дальше, — иди. Ты должна это сделать. Он тебя ждет.

Все внутри заледенело, и рой бабочек, когда-то давно порхающих в животе, вдруг превратился в ледяные осколки. Даже губы мои стали дрожать. Но я решительно пошла прочь и довольно уверено шагнула в автоматические двери частного медицинского центра, на ходу достав из сумочки свой пропуск — пропуск в рай или в ад.

Толстая темнокожая медсестра довольно неопрятного вида сообщила, что он в саду, и предложила меня проводить, но я предпочла обойтись без ее помощи. Дорогу нашла сама по красным стрелкам указателей, ведущих к панорамным дверям. Последние метры до этих дверей я почему-то бежала, но не просто так, я прижимая обе руки к груди, как будто из груди могло вырваться сердце. Я бежала как-то странно, совершенно не чувствуя под собой ног.

Наконец мне удалось справиться со стеклянными дверями, и я буквально ворвалась в сад, рассыпая ногами гладкий гравий ухоженной садовой дорожки. Я задыхалась в этом воздухе, полном экзотических эфирных масел, пряных ароматов никогда не виденных мною цветов. Я не видела этих цветов. Не видела буйства зелени, превращавшей сад больницы в некое подобие джунглей. Не видела свинцовой полосы океана, из-за раздвинутых стволов деревьев вновь напавшего на меня.

Я видела только солнечные лучи, драгоценными нитями заплетенные в его волосах. Я видела ослепительный блеск его волос, рассыпавшихся по плечам, обтянутым простой белой футболкой. И мне было так больно, так радостно, так умопомрачительно от вида моей любви, что из глаз моих хлынула кислота, а не слезы, самая настоящая кислота, выжигающая голую кожу всех моих слов.

Так, крича от боли, и задыхаясь от внезапности этого нахлынувшего на меня кислотного потока, я бросилась ему на шею, чтобы до бесконечности целовать его лицо, особенно когда его руки сомкнулись на моем теле, ослепляя невероятной радостью и даря мучительную боль от счастливого смеха, прорывающегося сквозь мои кислотные слезы.