Ирина Лобусова - Диббук с Градоначальницкой

Убийство в трущобах Молдаванки.

Головная боль следователя Петренко.

Лунный камень

Стекла были грязны настолько, что в них не проникал солнечный свет. Разводы от дождя, пыль, копоть — все слилось в такие причудливые узоры, что казалось — на стеклах расцветают невиданные, фантастические цветы, темные, как и все в этом унылом месте.

Несмотря на то что комната находилась довольно высоко над землей, всех собравшихся в ней не покидало устойчивое ощущение, что они находятся в подземелье. Этот дом был настолько причудлив по своей конструкции, так архитектурно изломан, что на одном уровне находились комнаты, расположенные, по существу, на первом и втором этаже, а кроме того, и высокий бельэтаж — причудливо сооруженный между этажами и считавшейся жилым помещением.

Такой особенностью обладали почти все трущобы Молдаванки, построенные, расширенные и переоборудованные под жилье в таком хаосе, что в этом не разобрался бы никакой архитектор, даже с самой больной фантазией, обнаруженный в каком-нибудь Богом забытом уголке мира и возжелавший обессмертить свое имя.

Если проще, то это был дом в самом сердце трущоб, где два флигеля были соединены коридором, а потом с помощью фанеры, картона и кирпичей там были сделаны перегородки, позволяющие нарезать пространство под своеобразные жилые соты, по сравнению с которыми более комфортабельной и уютной выглядела самая ветхая собачья конура.

Следователь Петренко отдернул с окна рваную клетчатую штору, посмотрел рассеянно на две чахлых герани, почти засохших на покосившемся щербатом подоконнике, и тяжело вздохнул. Все здесь было сто раз видено и знакомо, в этих изломанных, с детства привычных лабиринтах Молдаванки, знакомо до тошноты.

В коридоре, который терялся в глубинах дома, по обеим сторонам находились двери нор, которые сдавались под жилье. Впрочем, жильем это было назвать сложно. Это была именно нора. Какие мысли могли одолевать человека, вынужденного с утра до ночи существовать в этих унылых трущобах, куда не проникал солнечный свет? По своему опыту следователь Петренко уже знал: мысли самые низменные и жестокие. Только криминал, причем без края и конца, к чему неизменно приводила попытка вырваться из этой убогой бедноты. Способ и цена такого побега никогда не играли никакой роли — обитатели здешних трущоб были готовы на все.

Трудно представить, но нора, в которой сейчас оказалась следственная группа, была даже чуть лучше остальных. Она состояла из двух смежных клетушек. Первая, без окна, была кухней, то есть являла собой деревянные ящики с нищенской утварью и закопченную керосинку. В углу над сливной трубой, общей на весь дом, было пристроено нечто вроде раковины, на которой лежал сухой серый обмылок.

Это мыло не мылилось, от него не было пены, и в трущобах его использовали исключительно для мытья посуды. От осклизлой раковины и отверстия сливной трубы шел мерзкий запах — обычное дело в таких жилищах.

Однако здесь, в этой конуре, запах был не совсем обычным. Кровь пытались наскоро смыть в сливное отверстие, что не удалось, потому как стоки работали плохо, а убийца очень спешил, поэтому просто размазал ее по стенкам, где она успела загустеть и застыть.

Входная дверь в конуру шла как раз в эту пристройку — кухню, по размеру такую, что поместиться в ней мог только один человек.

Дальше виднелась покосившаяся дверь в так называемую спальню — клетушку чуть побольше, даже с двумя окнами, выходящими в соседний двор. Окна, как уже упоминалось, были страшно грязными. На втором не хватало стекла, вместо него вставили фанеру, что еще больше подчеркивало убогость окружающей обстановки.

В простенке между окнами возле стены тем не менее стоял кожаный диван с полкой. Такие диваны только-только стали входить в обиход и представляли собой верх роскоши даже для зажиточного мещанского быта. Он совсем не вязался с окружающей обстановкой, не подходил к ней, нарушал ее. Но он все-таки находился здесь, черным блестящим монстром нелепо застыв посреди комнатушки, заполняя ее собой, словно нарушая все существующие условности.

На полочке над диваном стояли слоники — розоватые фарфоровые слоники, ровно семь штук. И стояли они не просто так, а на кружевной белоснежной салфетке, резко контрастирующей с грязно-серыми стенами, где в некоторых местах покрытая пятнами штукатурка успела облезть.