Ирина Лобусова: Чужая кожа

— Учту на будущее.

— Учти. И помни: я все равно буду за тобой присматривать, ведь рано или поздно ты вернешься. Я слышал, после смерти Сафина все его работы сильно взлетели в цене. В два-три раза. С ума сойти! И охота же людям покупать эти работы! Знали бы они, из чего они сделаны, из какой мерзости!

— Они сделаны из таланта и великого искусства гения, породившего их на свет.

— Они сделаны из человеческой кожи. Сделаны свихнувшимся маньяком-уродом. Таким не место на земле.

На этой оптимистической ноте мы расстались. Меченый еще раз заверил, что моему отъезду в Америку никаких препятствий не будет. Я кивнула и, не собираясь ничего обсуждать или на что-то отвечать, вышла из его кабинета. В одном Меченый был прав: ему подсказывал большой опыт — я тоже была уродом, и у меня был не порядок с головой.

Когда я вышла на улицу, пошел снег. Белый. На мне. На — черном.

— Эй, да остановись ты наконец! — белые снежинки таяли на черном пальто Меченого. Он небрежно накинул его на плечи, когда выбежал за мной.

Я обернулась. Белое на черном. Вполне логическое завершение моей жизни. Сейчас он скажет, что ни в какую Америку я не поеду. Сейчас он скажет, что ошибся. Сейчас… Сейчас. Дыхание мое замерло, а мысли разом выветрились в пространство. Я стояла и смотрела, как тают снежинки на черном. Я стояла и смотрела на него.

Наверное, я переменилась в лице. Наверное, мое лицо помертвело. Потому что Меченый вдруг как-то попятился назад, и быстро-быстро сказал:

— Извини, я не хотел тебя напугать. Просто хотел отдать тебе кое-что. Забыл отдать.

— Что еще? — наверное, мое лицо со стороны все-таки было мертвым. Почти таким же, как и я сама.

— Хотел отдать тебе. Вот. Это принадлежит тебе по праву. Возьми, — Меченый разжал ладонь. На его ладони лежал обугленный объектив с треснувшим стеклом — вполне логичное завершение жизни Вирга Сафина. Мое горло сжалось так, что я не могла дышать.

— Возьми. Ты имеешь на него полное право. Здесь, — Меченый кивнул на темную громаду каменного монстра за его спиной, — здесь оно уже не нужно, никакого дела больше нет. Его просто выбросят, когда будут утилизировать всякий ненужный хлам. А для тебя это память. Пусть будет у тебя. Я специально оставил, чтобы отдать.

Я молча забрала объектив из его ладони. Сунула в карман уродливого пальто. Объектив показался мне невероятно горячим, таким же горячим, каким может быть человеческое сердце. Потом развернулась и пошла прочь. С этапом моей жизни было окончательно покончено. Я знала это. Знал и Меченый. Он стоял и молча смотрел мне вслед.

Где-то в середине пути, когда я все еще шла по улицам, я опустила руку в карман пальто и с небывалой силой сжала объектив. Он все-таки был горячим, этот обугленный осколок моего сердца, как те мосты, которые, сжигая, я навсегда оставляла за собой.

Я боюсь смотреть на свое лицо в зеркале. Мне не нравится то, что я могу там увидеть. Пусть другие не замечают никаких перемен, но я-то знаю: перемены кроются не в том, что снаружи. Перемены — они под чужой кожей.

Мне все говорят, что нет никаких изменений. Так говорят все, но только не я. Мое имя давно стало другим. Теперь оно звучит иначе. Я ношу контактные линзы, чтобы скрыть цвет моих новых глаз.

Мои волосы темные, они давно потеряли цвета, которые были прежде. Есть любовь, поражающая мозг, как раковая опухоль. Разрастаясь, эта опухоль уничтожает не только твое тело или отражение в зеркале, она съедает все дороги, которые были до нее. Я буду говорить о своей любви.

Самолет через два часа. Я сижу в небольшом баре в аэропорту Борисполь. Ночь. В баре, кроме меня и бармена за стойкой, больше никого нет.

Вокруг — мрак. Я сижу рядом со стойкой бара, зажав бокал с апельсиновым соком, и стараюсь не смотреть на отблески желтой жидкости на поверхности стойки. Я ненавижу апельсиновый сок. Эти желтые отблески напоминают мне разлившуюся мочу.

Я смотрю на бокал с апельсиновым соком, и лихорадочно кручу в пальцах осколки моего разбитого прошлого. Я буду вспоминать о своей любви.

Я буду говорить о ней здесь и сейчас. Я расскажу о шрамах на моих запястьях и еще о том, почему я ненавижу сок.

Хорошо, что вокруг никого нет. Я выгляжу как должно выглядеть огородное пугало. Черные брюки, белый свитер и мужское черное пальто с длинными полами, которое мне не идет. Оно уродливо. Оно отвратительно. Я не сниму его никогда. Я сниму только свою белую фетровую шляпу (вот так), и положу ее на стул рядом. Белое в черном, или черное в белом. На самом деле всегда есть третий цвет.