Елена Алексиева - Нобелевский лауреат

Недалеко от ее дома располагался супермаркет, и Ванда решила в него зайти. Нужно было купить немного фруктов и овощей для Генри, да и себе тоже, ибо, по всему видно, ей пора садиться на диету. После того, как она расплатилась, в кошельке осталась одна единственная банкнота в двадцать левов, на которую ей предстояло жить всю следующую неделю. Ей давно уже пора было свыкнуться с этой кошмарной ситуацией, повторяющейся с завидным постоянством, но она никак не могла. Остановившись у выхода, Ванда стала загибать пальцы, подсчитывая, что ей предстоит. До последней выплаты по кредиту на квартиру оставалось еще целых восемь месяцев. А до тех пор она ничего не сможет себе купить, если, конечно, ей не повысят зарплату. И без того в Системе наблюдалась большая текучка. Впрочем, Ванда уже давно не верила в подобные чудеса.

Она поднялась на пятый этаж и вошла в квартиру. Там было тихо. По-другому и не могло быть — ведь она жила одна. Ванда очень любила свое жилище именно таким — погруженным в задумчивое, спокойное молчание, приветливо ожидающее ее прихода. Наконец-то у нее было собственное прибежище, пусть даже и столь маленькое. Еще с порога она заметила, как Генри беспокойно зашевелился в террариуме и, скинув неудобные туфли, подошла к нему, чтобы поздороваться. На какой-то миг Генри уставился на нее прозрачными, яркими глазами, потом вновь отвел взгляд в сторону. Ванда опустила сумку с покупками на пол и достала игуану из террариума. Зеленое тельце слегка вздрогнуло. Ванда поспешила нежно погладить его по шее и почти сразу почувствовала, как Генри блаженно обмяк у нее в руках.

«Дурачок», — сказала ему Ванда, и он настороженно поднял голову. Она опустила ящерицу на пол и позволила ей прогуляться по гостиной. Потом посадила обратно в террариум и включила кварцевую лампу. Генри тут же взобрался на свою любимую декоративную ветку и задремал.

Ванда отнесла покупки на кухню и принялась готовить еду для Генри: вымыла несколько листиков салата, почистила и нарезала небольшой кабачок, прибавила несколько кружочков банана. Все это она сложила в его мисочку и отнесла в террариум. Затем доела банан, наблюдая за Генри, который с аппетитом, присущим молодым игуанам, тут же принялся уничтожать ужин. Ванда вдруг почувствовала голод, но решила не обращать на это внимание. И хотя ей очень хотелось сделать себе бутерброд, она согрела чай, присела за кухонный стол и решила перечитать стихотворение, которое записала сегодня в мобильнике.

«У ночи много лиц», — прочитала она и тут же попыталась представить свое, обезображенное кислотой лицо.

В телефоне хранилось много подобных экспромтов, но Ванда прогнала искушение открыть их. Она выключила телефон и отодвинула его в сторону. Ей давно уже хотелось купить тетрадку и переписать туда все свои стихи, но руки никак не доходили. Она не могла отделаться от мысли, что это глупая затея. Что она станет делать со стихами? Постарается издать? Но это казалось ей бессмысленным, ведь она никогда никому не показывала свои стихи. Ванда даже не любила их перечитывать. Она начала писать внезапно, спустя какое-то время после ее перевода на новую должность, когда вдруг поняла, что от нее ничего не зависит, а кто-то другой, на более высоком уровне, взял на себя контроль не только над расследованием, но и над ее собственной судьбой. Гнев и бессилие неожиданно стали облекаться в слова, и Ванда не особенно сопротивлялась. Она не сразу поняла, что это стихи. Получались какие-то странные предложения, в которых не было особого смысла, но она стала их записывать, потому что они казались ей красивыми и многозначительными. А после этого ее всегда охватывала необыкновенная легкость, сменявшаяся ощущением, что сейчас, сию минуту она сделала что-то необыкновенно важное. Предложения возникали в голове в самые неожиданные моменты, поэтому Ванда всегда их записывала в мобильном телефоне. К тому же, ей не хотелось, чтобы их читали. И только позднее она догадалась, что, по сути, это стихи. Чтобы окончательно убедиться в этом, Ванда провела целых два часа в отделе поэзии одного книжного магазина. Там она пролистала все поэтические сборники, дабы отыскать то, что хоть немного напоминало бы ей ее собственные литературные опусы. После двух часов, проведенных в книжном магазине, Ванда сделала вывод, что в поэзии все дозволено. И хотя она окончательно убедилась в том, что ее странные предложения и впрямь представляют собой короткие стихотворные формы, скорее всего, хайку, Ванда предпочитала не называть их поэзией. Ей казалось немного сомнительным искусство, в котором не существовало хотя бы каких-то формальных требований, и каждый писал так, как ему заблагорассудится. И если она, полицейский инспектор Ванда Беловская, может себе вообразить, что она — поэтесса, то это мог сделать любой.