Александр Аннин - Конец операции «Золото»

Анатолий Семенович Ардашкин степенно вышел из чудовищных размеров джипа, в руке он держал серебристый чемоданчик. Стремительно поднялся на крыльцо и тут же задохнулся в приступе сухого кашля.

– С прибытием, ваша светлость, – разом поклонились встречающие. – Прикажете подать обед в номер?

– Врача, – скупо выдавил из себя «наследник российского престола». – Терапевта. Самого лучшего.

В роскошных, поистине великокняжеских апартаментах, которые, по первоначальной идее, оборудовались персонально для Леонида Трофимова, Ардашкин в ожидании профессора медицины потребовал подробную карту Подмосковья.

Когда коридорный почтительно разложил аршинный зеленовато-бурый лист на обеденном столе и неслышно удалился, Анатолий Семенович склонился над просторами области и принялся по давнишней привычке покусывать кончик карандаша. Его взор был устремлен на обозначенный бледно-зеленым цветом лесной массив между Егорьевским и Рязанским шоссе. С одной стороны – Гжель, с другой – Латницы. Эти населенные пункты соединялись асфальтированной дорогой, перерезавшей густые дебри.

Что ж, подходящее место для краткосрочной дислокации трех десятков парней, готовых выполнить любой приказ Ардашкина. Или Трофимова: в данном случае – это без разницы. А вот и речка Мошенка змеится сквозь леса и поля…

Золотая речка.

Академик снял телефонную трубку с аппарата в стиле ретро (из слоновой кости, между прочим) и сразу услышал подобострастный голос директора офиса:

– Да, ваша светлость?…

– Я просил подготовить мне досье на некоторых персонажей, – недовольно продребезжал Анатолий Семенович.

– Все сделано, сейчас вам доставят бумаги, – суетливо отвечал директор.

– Жду, – Ардашкин-Долгорукий швырнул трубку на рычажки.

Через минуту перед князем-академиком были аккуратно разложены папочки с крупно выведенными фамилиями: «Сквиря», «Шипило», «Трунин», «Венгеров», «Волохов», «Шестаков»… К каждой папке прилагался диск с электронной версией документов.

Анатолий Семенович смотрел на фотографии с таким чувством, словно эти люди были его родственниками, хотя на самом деле князь-академик никогда с ними не встречался. Но волею судьбы (и Ардашкина-Долгорукого, разумеется) они скоро станут главными действующими лицами в предстоящей грандиозной кампании.

Кампании, которая, по самым скромным подсчетам, принесет его светлости князю Долгорукому несколько сотен миллионов долларов.

– Подъем, лежебока!

Веселый голос Григория Волохова мигом выдернул Василия Шестакова из дремоты, в которую он погрузился совершенно незаметно для самого себя. Григорий Лукич стоял посреди избы, увесистые сумки с продуктами оттягивали его руки.

– Простите, Григорий Лукич, – пробормотал Вася, вскакивая с дивана и кидаясь принимать сумки. – Вот, что-то сморило меня…

– Значит, совесть чиста, коли спишь спокойно, – подмигнул гостю Волохов.

В его интонациях Шестакову послышалось нечто большее, чем обычная прибаутка, которыми так любил сыпать местный краевед. Вася побледнел и бессильно опустил сумки на скамью… И сразу же острой болью напомнила о себе поврежденная во время побега лодыжка.

– Григорий Лукич, миленький, – сбивчиво затараторил Шестаков, – неужели вы что-то узнали?…

– Узнал, узнал, – с довольным видом плюхнулся на диван Волохов. – Проведал. Ставь самовар, по городу мотаться – это не на печке лежать… Устал я, Вася, как собака. И мотор у моего «горбатого» что-то барахлил дюже люто…

– Говорите же, не томите, – взмолился гость.

– Ладно, не стану тебя мучить… Я же не Тамара Ископаева какая-нибудь. В общем, живи спокойно, Василий свет Владимирович. Никого ты не убивал. Уж не знаю, нравится тебе такая новость или нет…

– Да что вы такое говорите! Конечно, замечательная новость… Значит, теперь я могу уже не прятаться от правосудия!

– Погоди, милок, – жестом остановил его Волохов. – Ты слушай старших и на ус мотай. Не лезь поперед батьки.

Шестаков уже перестал дивиться таким нелепым высказываниям Волохова, а дивиться, между прочим, очень даже было чему. Дело в том, что старшим по возрасту среди них двоих был как раз таки Вася, коему уже стукнул полтинник. Тогда как Григорию Лукичу не исполнилось и сорока семи. Однако по своей сермяжной повадке, деревенской премудрости и житейской сметливости Волохов, безусловно, с полным правом мог претендовать на роль батьки.