Александр Кондратьев - Образ зверя

– Ректор, – прошептала Ася.

Опер навел на Асю пистолет, выжидательно глядя на подчиненных – кто первый? Услышав, что Ася что-то произнесла, он дернул головой, поправляя прическу, и прищурился:

– Что? Что ты сказала?

– Ректор, – повторила Ася. – Я дочь ректора.

Следователь провел языком по губам и нахмурился. Он посмотрел на солдат. Все отвели взгляд, только один не прятался. Впрочем, ничего дельного, судя по всему, он сказать не мог: смотрел испуганно, будто вот-вот наложит в штаны.

Забавная ситуация, подумал следователь и улыбнулся. Опер закрыл один глаз и взвел курок. Ему предстояло принять непростое решение.

Петр вжался в стену. Сердце скачет бешеным галопом, голова пустая – ни одной идеи, как поступить. Странный человек на сцене, кровь на его одежде, окровавленный серп в руке, люди вокруг, склонившиеся в поклоне. Образы из кошмарного сна.

Беда в том, что это не сон.

Петр смотрел на безумца, безумец смотрел на него. Петр начал вяло соображать. Ожидается, что он что-то ответит? Что тут вообще можно сказать? Отмочить какую-нибудь шуточку? Шутка – это всегда хорошо. Петр всю жизнь использовал шутки как щит. Чем страшнее тебе становится, тем шире улыбайся и болтай побольше – сумеешь сохранить лицо. Вот только ничего путного на ум не приходит – только какие-то глупости вроде «Привет! А мы тебя уже заждались!» или «Мы знали, что без тебя все равно ничего не начнется».

Путаные мысли прервал какой-то булькающий звук. Звук повторился, полетел к потолку, заскакал по залу, повторенный эхом. Смех. Громкий идиотский смех. Петр узнал голос – Гаврила, сын Ленки-молочницы, местный дурачок. Люди невольно обернулись на звук – испуганные, искаженные страхом лица. От всеобщего внимания Гаврила чуть замешкался, икнул, громко пустил газы, отчего расхохотался пуще прежнего. Мать положила ему руку на плечо, прильнула к уху, что-то тревожно зашептала.

Люди переводили напряженные взгляды от Гаврилы к безумцу на сцене и обратно. Человек с серпом бесстрастно смотрел куда-то поверх голов. Потом по лицу поползла жуткая невеселая усмешка. Он прыснул, испустил смешок и, сложившись пополам, визгливо загоготал. Люди начали облегченно переглядываться, тут и там мелькнули неуверенные улыбки.

Тишина тяжелой балкой обрушилась на зал. Незнакомец внезапно замолчал. Все разом стихли. Даже Гаврила-дурачок закрыл рот и глупо захлопал глазами.

– Что тут такого, вашу мать, смешного?

Голос тихий, вкрадчивый, жуткий. Петр почувствовал, что надо бежать, но ноги сделались ватными. Это сон, просто кошмарный сон, лгал он себе и не верил в свою ложь. Блеснул серп. Петр понял: если еще раз увидит, как кому-то пускают кровь, свалится в обморок, как девчонка.

– Что смешного? Что тут смешного, я сказал? – взвизгнул со сцены сумасшедший.

Он спрыгнул вниз, к людям, пнул отца Григория, сидящего у сцены и держащегося за голову, схватил за ворот охранника, приставил к лицу серп. Острие вжалось в щеку, выдавило капельку крови. Охранник в страхе издал бессвязный не то крик, не то стон.

– Кто тут вздумал надо мной потешаться? Признавайтесь, или ему конец!

– Да вон, Гаврила это, – дрожащим пальцем указал на сына молочницы второй охранник. – Ты это, полегче, мужик. Обо всем можно договориться по-хорошему.

– А если я не хочу по-хорошему? – сказал незнакомец, отталкивая охранника. Тот споткнулся о хнычущего священника и растянулся на полу.

Безумец заткнул серп за пояс и пошел через зал, выставив руки и кистями касаясь голов людей, как мальчик – колосьев пшеницы на поле. Перед Гаврилой и его матерью он остановился. Идиот бессмысленно водил глазами, а молочница дрожала, обнимая сына. Странная сцена – Гаврила был раза в два крупнее матери.

Незнакомец вытащил серп из-за пояса, присел на корточки и положил оружие на пол перед собой. Взял Гаврилу за подбородок, повернул его лицо к себе, заставляя мужчину сосредоточиться.

– Не трогайте его, пожалуйста! Он у меня один! Он хороший, просто умом не вышел…

Мать попыталась защитить сына – получила звонкий удар по лицу.

– Руки! – крикнул незнакомец.

Молочница замолкла, прижала ладонь к ушибленной щеке и с ужасом уставилась на обидчика. Соседи отводили глаза, трусили. Гаврила заплакал – понял, что его маму обидели.

– Ну-ну, ты же большой мальчик, – сказал безумец. – Не плачь. Давай знакомиться!

Гаврила посмотрел на него пустыми глазами. Изо рта по небритому подбородку побежала слюна. В глазах копились слезы. Незнакомец взял его голову в ладони и приблизил к нему свое ухмыляющееся лицо.