Инна Тронина: Без семьи и наследников

Вера Александровна всегда долго запрягала, многократно возвращаясь к началу, мучаясь, не находя себе места. Таким образом, она осталась без проигрывателя, зимних сапог и кухонного гарнитура, а вот теперь – и в неотремонтированной квартире. Сколько бы денег ни было, а всё равно тратить их рука не поднималась. Любимая еда – вермишель с жареной колбасой и яйцом – теперь застревала в горле при мысли о ценах. Абоянцева просто жарила себе хлеб, запивая его бледным чаем с одной ложечкой сахарного песка.

Из-за этого она похудела и побледнела ещё больше. И сейчас, увидев в зеркале высохшее, как у монахини, лицо, седые пряди волос, которые она для маскировки красила перекисью, Вера покачала головой и отвернулась. Теперь она и себя не могла убедить в том, что выглядит молодо. В ноябре будет пятьдесят семь, а тут, чего доброго, и шестьдесят с хвостом могут дать.

Всё-таки заступничество многочисленных друзей помогло ей в прошлом году, когда Вера Александровна едва не оказалась на скамье подсудимых. Конечно, на самом деле спасли её августовские события. Но в течение полугода, пока она сидела на подписке о невыезде, подруги строчили в прокуратуру письма, создавая образ безгрешного ангела.

Женщины жизнью своей клялись, что Верочка никак не могла работать на преступников за деньги. Абоянцевой и впрямь «бабки» не так уж были нужны. Со своей милицейской зарплаты она умудрилась накопить полиэтиленовый мешок денег. У неё брали взаймы все, вплоть до Захара Сысоевича Горбовского, который теперь стал полковником и занял высокий кабинет. То, что Вера Александровна согласилась прослушивать разговоры их передавать их содержание в банду Веталя Холодаева, было продиктовано скорее идейными соображениями.

Она ненавидела Союз и коммунистов, кроме того, мечтала сделать жизнь других чем-то похожей на свою собственную. Абоянцева не понимала, за что ей, тихой и кроткой, такая судьба. Почему у неё все умерли, по ночам мучают кошмары, а у других – мужья, дети, семейное счастье? Она могла бы не сделать несколько абортов от туристов и тогда, не осталась бы одна, но…

Забота о ребёнке была бы естественной, а Вера Александровна привыкла делать одолжения. Даже кота не могла завести – чем же тут гордиться? Раз взяла, должна кормить, и никакой благодарности. А вот подруги – это да! Носить им черешню в больницу Вера не была обязана, а, значит, восторгов получала немеряно.

Тюремной камерой и плесенью на Абоянцеву пахнуло в прошлом году, когда в феврале завели уголовное дело. Из-за последней наводки, случившейся как раз во время «павловского» обмена денег, она была разоблачена, уволена из органов и лишь «по состоянию здоровья» помещена под подписку о невыезде. Каждый день по несколько раз ей звонили, проверяли, дома ли. Замордовали допросами и очными ставками с членами той группировки, куда она поставляла сведения.

Следователь куражился, то и дело грозил изменить меру пресечения на содержание под стражей. У Веры Александровны началась бессонница, поднялось давление, совершенно пропал аппетит. Она никак не могла забыть бешеных глаз Всеволода Грачёва – брата погибшего от рук бандитов Михаила Ружецкого. У него остались жена, как потом оказалось, беременная, и девятилетний сын. Довелось встретиться и с матерью Кати Корсаковой – медсестры со «скорой помощи». Девушка была насмерть сбита их же машиной при задержании бандитов в Шувалово.

– Говорили, что вы – замечательный человек! Якобы всё делаете для друзей. Как же вы могли на преступников работать? Ведь люди погибали по вашей вине! Знали, что по вашим звонкам убивать станут. Вот такие святоши хуже всяких грешников, потому что действуют под личиной. Я знаю, что детей у вас нет, и потому вы меня не поймёте. Кто мне дочку вернёт, Катеньку мою ненаглядную? Будьте вы прокляты! Пусть мою жизнь возьмут, только б и вы по земле не ходили!

Так говорила Вере худенькая женщина в чёрном пальто из букле, с норковым воротничком. Она всё время плакала, никак не могла успокоиться – даже после уколов. Вспомнив об этом, Абоянцева вскочила с дивана, подбежала к окну и стала жадно дышать вечерним воздухом. Сирень уже отцвела, но её аромат ещё чувствовался в благоуханных струях, которые затопили квартиру. От него сладко сжималось сердце, и как будто возвращалась молодость.

Тогда казалось, что ни за что не выскочить. Вера вспомнила, как тридцать первого января, на следующий день после гибели Ружецкого, она сидела в кабинете Захара Горбовского, готовая уже ко всему. А вокруг стояли менты и гебисты, жаждущие её крови. Вера им всё высказала, чтобы не думали, будто она боится. Какие же у них тогда были злобные рожи! Всеволод Грачёв еле сдерживался, чтобы не ударить её кулаком в лицо. Так скрипел зубами, что слышно было в другом углу кабинета. А потом продолжал влиять на следователя, устроившего настоящую психологическую травлю одинокой, слабой женщины.