Инна Тронина - Без семьи и наследников

Латынцева даже не взглянула в его сторону – так она запыхалась. Пот разъедал и без того подслеповатые глаза. Юноша, не поворачивая головы, будто между прочим зацепил ступней правой ноги её колено. Старушка и так еле держалась на ногах, а тут, всхлипнув пересохшим горлом, рухнула назад и покатилась по ступеням вниз, не выпуская из рук кошёлку. Со всего размаху она ударилась головой о стену и затихла; лицо тут же начало желтеть. Чёрная потрёпанная кошёлка с лопнувшим полиэтиленовым мешком валялась рядом с неподвижным лёгким телом.

Парень не стал шарить у покойницы в карманах; он не даже не подошёл к трупу. На третьем этаже остановился лифт, где находился ещё один человек, постарше первого лет на десять. Он занимал кабину именно для того, чтобы Латынцева не разминулась со своим убийцей.

– Порядок, Вить? – озабоченно спросил он, высовывая голову из лифта.

– О’кей. Так треснуться башкой и мне хватит, не то, что этой пердунье! – Виктор зашёл в кабину.

Его подельник нажал кнопку с цифрой «1», и кабинета понесла их вниз. Оживлённо беседуя, они вышли из подъезда и направились в сторону автобусной остановки. Там с утра толпился народ. Отсюда многие ездили в начало проспекта Луначарского, где за Выборгским шоссе синела гладь Среднего Суздальского озера. Из-за дороговизны железнодорожных билетов именно эти места сделались основным местом отдыха питерцев, проживающих в северных районах города.

Григорий Тимофеевич Пономарёв сел в автобус на улице Бела Куна уже изрядно усталым и злым. Малого того, что из-за недостатка бензина и износа машин сократились маршруты, так ещё на выходные некоторые из них отменили вообще. Теперь в субботу народу на улице было больше, а транспорта – меньше. Приходилось толкаться среди потных тел на остановке, а потом давиться в переполненном салоне. При его возрасте и габаритах это было очень трудно переносить.

Пономарёву уже надоело слушать дурацкие вопросы относительно того, как он сумел остаться таким жирным. Раньше можно было такси взять, а теперь месячная пенсия вылетит за две поездки. Кажется, что жили они с женой и сыном не только в другой эпохе, но и в иной стране. Всё было дёшево – и такси, и Чёрное море, даже социалистическая заграница, не говоря уже о кооперативной квартире.

Теперь только она и осталась – двухкомнатная, на улице Олеко Дундича, почти у границы города. Неподалёку, на Южном кладбище, теперь находятся две трети его семьи. Сына в цинке привезли из Афганистана – он и жениться не успел, всё на после армии откладывал. А через два месяца Григорий Тимофеевич там же похоронил и Ангелину.

Раньше был домоседом – хватало и жены, чтобы пообщаться; к тому же много работал. Врач уролог имел всё – уважение, клиентуру, знания, опыт. Потом здоровье пошатнулось, стало прогрессировать ожирение, сердце теперь ни к чёрту. Пришлось уйти на пенсию, хоть никто и не гнал, даже не намекал. Сам подал заявление, долго выслушивал уговоры остаться, колебался, но всё-таки взял расчёт.

Конечно, два месяца отработал, но больше не смог. Случилось это в восемьдесят седьмом, когда остался вдовцом. Захотел пожить на покое, для себя, могилки по порядок привести. Надо ж так – родной брат на войне погиб, мать с сестрой – в оккупации, в Луге. Отец в начале тридцатых умер от инфаркта. Тоже жирел, когда все худели. Наследственность, никуда не денешься…

Пономарёв всё-таки втиснулся в подъехавший автобус и грохнулся на сидение неподалёку от кабины – внезапно подкосились ноги. Почему-то, наверное, от жары, в глазах всё поплыло, и тело стало неметь. Когда сел, вообще перестал чувствовать своё тело, особенно нижнюю его часть. Разложив живот на коленях, Григорий Тимофеевич снял шляпу и стал ею обмахиваться.

Вроде, полегчало, но он попросил парня, стоящего рядом, открыть люк на потолке. Парень ударил люк кулаком, и на Пономарёвым открылось белёсое от жары небо. По бокам проспекта мелькали светлые коробки домов, цветущие деревья и кусты, торговцы с коробками и тюками, магазины и ларьки.

Пономарёв сразу не заметил, что уселся под компостер. И теперь все пробивали талоны у него над головой. От этих противных звуков началась мигрень, и опять стало дурно. Сзади, прижавшись друг к дружке почти бесплотными телами, щебетали две молодые женщины с обручальными кольцами. Около одной ныл бритый наголо ребёнок – прозрачный, как полиэтиленовый пакет. У женщин на головах топорщились зэковские «ёжики». Пономарёв заметил это и подумал – может, мода такая.