Людмила Горелик: Русское сокровище Наполеона

Адам Заславский уже четыре дня лежал в доме Зотова, в той самой комнате, в которой жил последние месяцы. Ванька Зотов и его жена ухаживали за ним. Семья сторожа по-прежнему ютилась в кухне. В тот день, когда Заславского едва не убили, умерла Матренина мать — это ее шел причащать отец Никифор. Третьего дня ее похоронили.

Дети притихли, их и не слышно. Матрена с заплаканными глазами каждое утро промывала травами и перевязывала чистыми льняными тряпками рваную рану на его голове. Рана около виска — зубилом кузнец пробил. Потом давала ему пить настои — она их, разные, в печке специально для него заваривала. Еще клюквенный взвар готовила — силы больному поддержать. От еды он вначале отказывался.

Адам пришел в себя в тот же день, как отец Никифор приволок его на санках в дом Зотова. В первый раз, когда переносили его, очнулся, понял, что несут в дом, и снова потерял сознание.

К вечеру пришел в себя. Услышал плач за стенкой из кухни: баба по матери плакала. Лежал, думал. Вспомнил и кузнеца. Как замахнулись они разом с кузнецом друг на друга, а дальше что было — не помнил. Потом уже вроде поп его на санках волок. Он как бы в полусне был, не совсем понимал, что с ним произошло и зачем.

Дважды за это время являлся отец Никифор. Один раз зашел к нему, когда приходил отпевать мать Зотовой. И потом еще раз притопал — уже специально, француза проведать. С ним можно было хоть немного объясняться, он латынь знал.

Сегодня Адаму как будто стало лучше. Почувствовал, что хочет есть. Матрена поняла, принесла картошки, налила свекольного квасу. Поел. Подумал: «Надо отблагодарить. Какое-нибудь ожерелье, что ли, из тех, что здесь оставил. Церковное-то они не возьмут». На душе почему-то стало тяжело. «Что же делать?» — смутно подумал он. Голова еще плохо соображала, кружилась.

Сторож Иван Зотов подходил с утра, что-то пытался ему говорить, в окно на улицу показывал. Непонятно было. Спать хотелось. Заславский и спал.

Ближе к вечеру пришел отец Никифор. Адам ему обрадовался: можно поговорить, выяснить, что происходит. Надо бы в полк передать, что он заболел. Никто из части не приходил к нему в эти четыре дня, никто из сослуживцев не поинтересовался, что с ним случилось, почему не является. Поп был чем-то сильно озабочен. Объяснились кое-как на латыни.

— Ваши войска уже четвертый день покидают город, — сказал поп. — Что вы слегли, я сказал, но там не до вас, отмахнулись от меня. Я узнал, спросил у самого Жомини: последние части выходят завтра.

Тут Адама как ударило. Ведь он может застрять здесь! Может остаться в этом надоевшем, черном, как обгорелая головешка, городе навсегда! Да ведь его сочтут дезертиром, может быть, уже сочли! Нет, это не для него, лучше смерть. Заславский сел на лавке, закричал:

— Ванька!

Зотов, испуганный, прибежал сразу.

«Где мой конь?» — спросил его Адам. Он вспомнил, что уже четыре дня не видел коня. Священник перевел. «В хлеву, барин! — быстро заговорил Зотов. — В хлеву конь стоить, почищенный, соломки, как надо, постилаю. Я яму и сена кажный день ношу, и картохи мятой вчерась давал, и пить вволю…» — «Хорошо. Я сейчас отправляюсь в полк». Он встал, голова кружилась. Но ничего — конь довезет.

«Погодите, — остановил его отец Никифор. — Куда вы сейчас пойдете? Сейчас являться в полк бессмысленно. Вечер уже, все, кто остался, сидят по квартирам. Ваша часть ушла одна из первых, три дня назад, — вы еще были без сознания. Теперь вы ее все равно не догоните. А последние части уходят завтра. Это корпус маршала Нея. Сбор в 10 часов возле собора». Заславский присел на лавку. Действительно. Поп прав. Он пойдет завтра.

Поговорили недолго. Отец Никифор, пожелав Адаму благополучного выздоровления, удалился. Простились учтиво, но довольно сухо.

Адам попа этого знал, видел раньше. Он один тут, кажется, из священников и остался; остальные успели уйти до сражения. Поп вечно суетился, кричал, имущество церковное защитить пытался. Отбирал даже у солдат, дрался с ними. Смешной. «А ведь он мне жизнь спас: место пустынное, я б лежал там, пока не замерз… А увидели б местные мужики — скорее всего, мимо прошли; могли б еще и добить. Эти русские нас ненавидят — за что? Дикари… Повезло, что поп мимо проходил», — подумал Адам и заснул: Матренина трава действовала успокоительно.

«Хорошо ли сделал, что сказал ему об отступлении?» — размышлял между тем отец Никифор, шагая по твердому снежному насту: большие морозы рано установились. Порой нога скользила, поп цеплялся за придорожные кусты. Он поднимался на гору Казанку, шел домой, сильно устал. «Домой всяк хочет… — думал он и приходил к мысли, что правильно офицера этого предупредил. — Пусть себе идет». Отец Никифор вышел к центру, в отдалении виднелся Королевский бастион. Прохожих ему не встретилось: в городе почти не осталось жителей, а кто остался — сидели по домам. Мурзакевич покосился на бастион и вздохнул: много крови пролито. Вокруг он видел обгорелые деревья, остовы сгоревших зданий, редко какое цело, индо и каменные погорели, а уж деревянные-то… «Вот уйдут они сейчас — домы опять поставим, дерева насадим, — думал поп. — Люди вернутся в город, которые живы… Да, многие полегли за эти три месяца — и от огня, и от мора, и от глада…» Тут отец Никифор тяжело вздохнул: дочек своих, да мать, да тетку вспомнил…