Сергей Мориц - В плену воображения

— Подождите, давайте по-порядку, — остановил его офицер с протоколом и ручкой в руках, пытаясь делать пометки, — как ваше имя?

— Эсер. Меня зовут Эсер, — он продолжал свой рассказ, запинаясь и путаясь в датах. Все это время, двое полицейских странно поглядывали друг на друга. Казалось, будто они не верят его словам. В этих взглядах было нечто настораживающее, и Эсеру он сразу не понравились. Он чувствовал заговор. Им известно что — то, о чем он не знает. Но они терпеливо дослушали до конца.

— То есть вы хотите сказать, что ваша жена Анна не вернулась сегодня домой? — переспросил коп упустив главное.

— Вы меня вообще слушали?! — вспылил сочинитель, не выдержав их зрительного диалога.

— Успокойтесь, — посоветовал один, — не нужно на нас кричать. Это не поможет. Давайте ещё раз по порядку.

— Да что вам не понятно? Моя жена Анна, и моя шестилетняя дочь Алиса, не вернулись сегодня домой.

— Вы в этом уверены? — спросил другой, снова подглядывая на напарника.

— Уверен ли я? Да я, черт вас дери, в этом убеждён! Вы издеваетесь? — разозлившись нахамил Эсер.

— Простите сэр, но ваша дочь умерла два года назад, — робко и крайне деликатно поведал, шокирующую информацию протоколист.

— Что? Вы что такое несёте? — где — то глубоко в душе, он уже тогда знал, что это правда. Но верить в неё, категорически отказывался.

— Вашу дочь звали Алиса?

— Зовут, — поправил его писатель.

— Она погибла от лейкемии, за неделю до своего пятого дня рождения. Это случилось ровно два года назад, — Эсеру становилось все труднее дышать, по спине прополз отвратительно холодный полос, — ваша супруга, Анна, она вернулась к вам?

— Что вы этим хотите сказать?

— Вы сейчас снова живете вместе?

— Я ничего не понимаю, — сморщившись от сильной боли, мучительно прошептал Эсер.

— Вы развелись. Через месяц после смерти дочери. У меня здесь все указанно. Сэр вы живёте один. С вами все в порядке?

— Вам лучше уйти. Правда, прошу вас уходите.

— Может вам вызвать скорую?

— Никого вызывать не нужно. Просто уходите, — его сильно мутило.

— Можно мы осмотрим квартиру?

— Незачем вам этого делать. Извините за беспокойство, но вам пора, — Эсер захлопнул дверь и отправился в детскую.

Все было на своих местах. И кукла, которую он отнял у слабоумного. Она пахла так же приятно, как пахла его дочь когда играла с ней, постепенно умирая день за днём. Казалось она ещё рядом. Во всех этих вещах и предметах. Он чувствовал её, но не видел. Как не видел и последние два года, сохранив лишь в грезах и мечтах. Он не смог смириться с её смертью, и поэтому стал лихорадочно писать о ней. Он все писал и писал. Он укладывал спать её каждую ночь, включая запись с проигрывателя. Он разговаривал с ней, играл в прятки и ждал домой, но никогда не видел её. Ему никак не удавалось описать это чувство. Пожалуй единственное, чего он не мог сочинить — это ощущение её прикосновений и объятий. Это её радостная, задорная улыбка. Её образ. Вместо этого всего, у него остался её голос, записанный на пленку проигрывателя. И этот кусочек пластика заполнил ту невосполнимую утрату без которой жизнь, казалась невыносимой. Ему оставалось только писать.

Анна не могла смотреть на все это. Не смогла жить на страницах его нового, «счастливого» романа, где все живы и все хорошо. Она наняла мужу психолога, но когда сеансы доктора Ле Грэйди не принесли результатов, она ушла. Но ведь Эсер никак не мог допустить этого. Ведь семья должна оставаться вместе. А девочке нужна была мать. И тогда он продолжил писать. Не взирая ни на что.

Воспоминания нахлынули, как снегопад среди жаркого лета. Так же неожиданно и непредсказуемо.

Эсер еле стоял у кровати дочери, крепко обнимая грязную куклу. Стены, которые он возвёл вокруг себя вдруг разом обрушились, обнажая жестокую и пугающую реальность, больную опухоль, которая была за ними успешно скрыта столько времени. Он захотел взглянуть в зеркало, но обнаружил, что ни единого нет. За тем вспомнил, что их никогда не было ни в спальне, ни в уборной. Одно лишь висело в самом тёмном углу его кабинета, куда почти никогда не пробивался свет. Это показалось ему странным.

За все время одиночества, он довёл себя до жуткого физического состояния. На нем не было лица, и лишь борода скрывала глубоко впавшие от голода щеки. Отовсюду торчали острые кости. Ребра на его теле были видны даже сквозь одежду. Он чувствовал сильную слабость. Хотелось плакать, но он просто не мог. Сигареты и выпивка, лишь ускорили процесс обезвоживания его отощавшего организма. Он больше не чувствовал равновесия. Ещё мгновение и он рухнул на пол, ударившись головой об угол кровати.