Ирина Арбенина - Фамильное привидение

Еще больший испуг был, когда выяснилось тем страшным вечером, что Ропп тоже приглашен в квартиру Хованского.

Подобно посланнику из другого мира, где взвешивают на чашах весов добро и зло, Старик пришел остановить неизбежное?

Но остановить неизбежное невозможно.

Ибо речь — о будущем! О прекрасном будущем дочери, которое перечеркивала стопка бумажек, добытых Хованским… Да, речь шла о продолжательнице рода Глинищевых!

И за это следовало заплатить любую цену.

Следовало немного задержаться… В пальто и перчатках, зажав в руке носовой платок, вернуться в кабинет Хованского и попросить разрешения позвонить…

И лишь едва прикоснуться носовым платком к телефонной трубке.

Этого было достаточно. Яды, которые разрабатывались в весьма закрытом учреждении, куда немногие имеют доступ, до сих пор известны даже не всем специалистам.

Ну, вот и все. И уйти — с легким сердцем.

Теперь дочери никто не помешает.

Но оставался еще Ропп…

Он присутствовал в квартире Хованского в тот вечер.

По случайности он оказался единственным свидетелем убийства депутата, и его судьба должна была быть решена.

Преодолевая собственный суеверный страх перед его обликом — до холода в кончиках пальцев, Ропп напоминал «ужасного старика Глинищевых»! — надо было думать, как от него избавиться.

Такой опасный свидетель не должен бы оставаться в живых.

Но и погибнуть, как Хованский, Ропп не должен был.

Похожие обстоятельства связали бы две смерти в цепь преступлений, а этого нельзя было допустить.

Надо было устроить все так, чтобы эту новую запланированную смерть никто не смог связать со смертью депутата Хованского.

И вообще… Ропп не должен был умереть.

Он должен был исчезнуть.

И для осуществления намеченного плана следовало пригласить его в гости.

Выбрать такой повод, чтобы он клюнул. Клюнул — безусловно.

Так и случилось. Он клюнул.

Он приехал в гости. Приехал издалека — из своего центра, со своей Якиманки, потому что такие, как он, поедут хоть на край света ради того, что считают делом своей жизни.

Они пили чай, и для него бережно доставались из шкатулки и фотографии, и орден Святого Владимира… И кружевной лоскут.

— Какая работа! Помните романс «Калитка»? «Кружева на головку надень…» Вот она, божественная музыка правильного, чистого русского языка! Именно «надень», а не это плебейское малограмотное «одень», как пропели бы сейчас… Поглядите на нашу «прапрапра», владелицу Спасова. Это фото знаете какого года? О-го-го какого! Настоящая старина! Здесь у прапрапрабабушки — как раз! — на головке кружева. Может быть, как раз те самые, про которые в романсе поется? Как вы думаете? А сколько достоинства в ее позе, сколько ясности во взоре! Не правда ли?

— Да-да… — Старик Ропп был в восхищении.

Наконец он получил, что хотел — редкие материалы для своей книги, — и собрался уходить.

— Я провожу вас до метро.

Они вышли из дома. Уже темнело, и холодный студеный туман, смешанный с бензиновыми выхлопами, окутывал зажегшиеся фонари.

Ропп закашлялся и поднял воротник потертого пальто.

— Зябко! — пожаловался он. — Ну и погода! В моем возрасте и так всегда мерзнешь — кровь совсем не греет… А тут еще такая промозглая погодка! И до метро от вас путь не близкий… Ну и поселились вы! Ну просто «на куличках»…

В ответ — сочувственная улыбка:

— Пойдемте, я провожу вас… Покажу дорогу покороче.

— Правда? — обрадовался он.

— Да… Здесь можно существенно срезать.

Туман, смешиваясь с паром теплосети, клубился над пустырем «мертвых собак», почти как над Гримпенской трясиной…

— Как? Разве вы не проводите меня до самого метро? — удивился старик, когда с ним неожиданно стали прощаться.

— Увы.

— Но я тут что-то, по правде сказать, совсем не ориентируюсь…

— Увы, дальше не могу — нужно вернуться домой… Ребенок остался один!

Далее следовало быстро удалиться — ведь такой шаркун вряд ли поспеет следом, даже если не решится продолжить путь в одиночку и захочет все-таки вернуться.

— Куда же вы? — растерянно спросил жалким голосом Ропп. Это он успел проговорить уже вслед, в торопливо удаляющуюся спину…

Следовало еще оглянуться и дать ему совет, оставляя его одного: