Ирина Арбенина - Фамильное привидение

Очевидно, Глинищевым — самый сложный для Хованского разговор! — было назначено последним. После чего Хованский собирался наконец покончить с делами — и далее гонять чаи и охать над своим радикулитом.

Как известно, из этих его намерений ничего не вышло.

Ропп, занудный, многословный и болтливый, как все старики, и не думал укладываться в отведенное ему время.

Таким образом, старик и столкнулся в квартире Хованского с тем, для кого его присутствие оказалось очень неприятным сюрпризом.

Более того, Ропп не ушел и после появления новых визитеров. Намерившись договорить с Хованским, о чем они, на его взгляд, не договорили, старик решил дождаться, когда Хованский закончит разговор с очередными посетителями. С тем чтобы, когда они уйдут, побеседовать с депутатом еще…

Разумеется, если бы он знал, что из этого выйдет, он бы поторопился все-таки уйти.

Увы, он слишком затянул время своего визита к Хованскому…

И в итоге закончил свои дни в «Гримпенской трясине» — нашенской, не английской, местного значения трясине… В микрорайне номер двадцать шесть «спально-отдаленного района Ботово», названного так, очевидно, в честь того обстоятельства, что большую часть жизни его счастливым обитателям приходится носить боты.

Подведя этот печальный итог и вздыхая, Светлова сделала себе фруктовый чай… «Петя был бы доволен — одни витамины!» И взялась за кипу свежих газет. Через несколько минут она так и застыла с развернутым в руках «Коммерсантом».

Если бы Светлова знала, что тот разговор по телефону был последним!

Короткое сообщение-некролог: «В Мюнхене скончалась Софья Кирилловна Витенгоф…»

Выходит, госпожа Витенгоф не зря торопилась… А еще говорят, не верьте предчувствиям.

Позже Аня узнала, что она так и умерла — сидя в уютном кресле с листочками своих воспоминаний в руках.

И это объясняло, почему так торопился с визитом к ней Хованский. Витенгоф предупредила его: «Боюсь, я скоро умру. Если хотите получить мои записочки — приезжайте поскорей».

И Федор Хованский, радеющий за интересы дворянства, бросив все свои дела, полетел в Мюнхен… Никак не предполагая, что мемуары Витенгоф, попавшие в его руки, окажутся поопаснее взрывчатки.

И зря Софья Кирилловна сомневалась… Ее воспоминания явно не показались читателям скучными. Во всяком случае, кого-то они точно очень взволновали. Слишком взволновали!

А вот насчет того, стоило ли ворошить старое, сдувать пыль с давно ушедшего и вытаскивать на свет то, что давно забыто? Даже то, что кажется на первый взгляд совсем невинным, безобидным?

«Возможно, это и правда не такой уж простой вопрос… — думала Светлова. — Недаром один историк называл мемуары «блужданием по могилам».

А прикосновение к праху известно чем заканчивается.

Разного масштаба последствиями… Когда вскрыли гробницу Тамерлана, вообще началась Вторая мировая война.

А тут… Тут тоже целая войнушка. Причем с жертвами, с трупами — все как полагается……

Возможно, писание мемуаров действительно сродни прикосновению к праху… Совсем, совсем не безобидное занятие! И точно каким-то образом влияет на сиюминутную жизнь… что-то меняет в ней. Иногда кардинально.

Все!

Больше старуха ни о чем не сможет написать в своих мемуарах!

Газетный некролог в три строчки оповещает об этом вполне убедительно.

Значит, расчет, с которого все и началось, оказался верным: главное, как можно скорее убрать этого крикуна Хованского, пока он не поднял шум! А там видно будет: старушка-то древняя… Пока она будет ждать ответа от господина депутата: что он скажет, когда прочтет рукопись? Пока она еще узнает, что господин депутат «почил в бозе»… Время работает не на нее. За это время она может и умереть. Там видно будет!

И вот все… Так и случилось. Она наконец умерла. Хватит, бабушка, навспоминалась! Теперь все… Финита ля…

Впрочем, так же казалось и тогда, когда была устранена вдова Хованского… А потом оказалось, что успокаиваться рано.

Ничего, ничего, все идет не так уж плохо…

Если бы только не эти ужасные звуки…

Щелк — хруст, щелк — хруст…

Опять, видно, мерещится… чудится… Будто он стоит вон там… в углу… Колышется белесым странным омерзительным маревом… Из которого вдруг выступает костлявая старческая рука. И манит согнутым пальцем: «Иди, иди!»

Нет, нет — это только чудится…

Надо зажать уши пальцами! Этот треск… этот хруст старческих суставов просто стоит в ушах.