Николай Старинщиков - Очевидец. Никто, кроме нас

– Опять?! – У старухи округлились глаза. – Наново, значит, собрался… А я-то всё думаю: отчего это Гошка такой задумчивый стал, на работу не ходит, а теперь и вовсе пропал. Жил всю жизнь безвылазно, а тут вдруг пропал.

– Что за Гошка? – удивился я. – Вы что-то путаете.

– Ну, как же. – Та посмотрела на меня, как на юродивого. – Братец Пашин. Однояйцовый.

Последнее слово женщина произнесла без запинки, как по написанному, и с укором посмотрела мне в глаза. Возможно, она хотела сказать, что знать очевидные истины работники милиции просто обязаны.

– В смысле? – произнес я дурацкое слово.

– В смысле того, что похожи друг на друга, как два шарика от подшипника… – Старуху трясло от смеха. – Это не я сказала. Это слова их родного папаши. Попробуйте отличить шарики друг от друга.

Я поймал себя вдруг на мысли, что стою с разинутым ртом: у Паши был брат, и об этом никто не знал – особенно следователь Вялов. Он взял Пашу под стражу, провел очные ставки и успокоился. Оно и понятно, поскольку братец никакого отношения к Паше не имеет, потому что не обязан за него отвечать.

– Милиционерам, говорит, никто не поверит, – бормотала старуха, – и брата освободят прямо в зале суда – слыхали? Так прямо и говорит, что в зале суда. А что с него возьмешь – дурак и есть…

Мои извилины отказывались понимать. Паша был явным дебилом – тут и спорить не о чем. Но я ошибался, поскольку придурков оказалось двое.

– В дурдоме лежал…

– Кто? – не понял я.

– Да Гоша же,

– А Паша?

– Этот умный у них. Школу на отличие закончил, хотя, конечно, непоседа был, по заборам любил скакать, из воздушки по воронам стрелял… А тот-то из психушки не выбирался попервости, как только диагноз поставили. Говорят, у него случился сдвиг. На почве взросления. Вот он и говорит: если, говорит, убрать свидетеля, то милиционерам никто не поверит… Так и говорит. А что ему! Он же за свои слова не отвечает – так себе, прет околесицу… Услышит и мелет языком.

Соседка, рассказывая о братьях Коньковых, беспрестанно перескакивала на то, что за стенкой у нее теперь кто-то шумит, словно кирпичи разбирают.

– Нет-нет, а потом как начнет шуровать, инда страх берет. И так почти что с неделю. Неужто печку взялся ломать?

– Где же он ходит-то? – вспомнил я про заросший двор.

– А! – махнула та рукой. – Ему же этот закон не писан… Проломил дыру в заборе и лазит через мой огород. И это еще не всё… – Женщина приблизила ко мне лицо и продолжила: – До сих пор не могу понять, кто же из них на самом деле сидит. Сначала будто бы Пашка сидел, а теперь даже и сказать не могу.

Старуха глубокомысленно замолчала, прижав ладонь ко рту.

– Через забор, значит, прыгает, – рассуждал я, уточняя информацию.

– В дыру лазит, – поправила женщина. – Я уж отступилась, не стала заделывать: стукнет по голове полешком – и поминай как звали. Он же больной, а с больного какой у нас спрос. Подержут да выпустят.

– А что у него за болезнь?

Старуха замялась. Точного названия она не помнила. Знала одно, что Гошку держали на «вытяжке» не особо долго: подержут «маненько» – и опять выпустят.

– То ли крыша у него поехала, – напрягала она мозг. – А может, он ссался у них, но точно помню, что в армию он не ходил.

– Значит, не опасен, раз выпускают, – предположил я.

– Какой там! – Лидия Алексеевна взвизгнула. – А забор! А за стеной шурудит! Кирпичами! У нас же дом-то единый! Через стенку живем!.. Не знаю, не знаю, но я бы, например, задумалась – для чего кирпичи-то ломать?!

Поговорив еще минут десять, я с трудом распрощался с ней. Лидия Алексеевна взяла с меня слово, что милиция непременно задумается над поведением близнеца.

Визит по старому месту жительства не радовал, поскольку психически больной обострял проблему. События последних дней, включая стрельбу, – все это могло быть делом рук Гоши, с которого как с гуся вода. Отлежит свое в стационаре и снова выйдет.

На остановке я вошел в троллейбус и отправился в РУВД, собираясь поделиться информацией с Вяловым и Блоцким. Скорее всего, они не знали про братца-кролика. Кроме того, хотелось увидеть Петра и заглянуть тому в похмельные очи. Как ни крути, Петька был моим другом, и если бы он спился, то это было бы печально.

С приближением лета в следственном изоляторе сделалось душно. Как результат, у некоторых из подследственных поехала крыша. Они, эти некоторые, ухватились вдруг за администрацию, приводя в уныние своими замашками. Одному, например, казалось, что вот-вот наступит конец света, в связи с чем следовало заказать молебен. Другой решил, что в камере, где он сидит, зреет заговор против правительства.