Александр Рогинский: Комната без окон

А в своем нынешнем возрасте Венедиктов под этим словом понимает более широкую гамму проявлений жизни.

– Ты обедать будешь? – услышал он голос жены.

Люба стояла в дверях, одетая в белый костюм, в котором она всегда выходила в свет.

– Что-то не хочется. Вот скажи мне, разве я не хитрый?

– Что? – не поняла Люба.

– Мне цыганка сказала, и я думаю, почему же я не хитрый, если Приходько машину продал гораздо дороже, чем она в настоящий момент стоит?

– Жадность и хитрость сестры, – мудро сказала Люба и повернулась к двери. – Да, чуть не забыла, тебе звонили из издательства, сказали, что гранки уже готовы.

– Отлично, – потер руки Венедиктов.

Почему я сказал «отлично», когда можно было сказать «здорово», тут же подумал, рассматривая на кисти левой руке бородавку.

Люба приблизилась к мужу, заглянула в глаза.

– Что это ты там разглядываешь?

– Да вот – бородавка. А раньше ее не было.

– Она там всегда была, – сказала Люба. – Я твое тело хорошо знаю.

– Была? – с облегчением вздохнул Венедиктов. – Но я не помню. А тело ведь мое.

– Но ты его не знаешь, как не знаешь, что левая рука у тебя длинней правой. Я это заметила, когда ты коляску вез: когда держал ее правой рукой, то все время на колесо наступал, а когда левой, не наступал.

– А что же ты мне не сказала – столько знаешь о моем теле и молчишь?

– Я могу еще много чего рассказать о тебе, я ведь наблюдаю со стороны. Но тебе нельзя говорить – ты мнительный. Вот и цыганка тебя напугала. Ты ведь еще совсем ребенок, Вова.

– Женщинам нравится из нас делать идиотов. Я, судя по твоим словам, на него уже похож.

– Не обижайся, Вова, идиоты еще не самые плохие люди, вон Достоевский про одного даже книжку написал.

– И я написал книжку. И что с того? Набросал слов на бумагу, выстроил их, как солдат на плацу, заплатил кому следует, – вот тебе и книга. Ничуть не хуже Достоевского. Книги все врут, потому что созданы из слов, которые были придуманы не человеком.

Все, что можно заменить, ложно. Попробуй вытащить кирпич из фундамента, здание завалится. А вон мне корректуру дадут, а там половину текста редактор выкинул. И ничего, пойдет и так. Раз можно выкинуть…

– Слушай, мне некогда тут с тобой философствовать, не заболеть бы тебе, – легко засмеялась Люба, так же легко выскользнув из комнаты, оставив Венедиктова в оглушительном одиночестве.

А ведь он правду сказал про слова, только сейчас до него самого дошло. Вот и это – сначала сказал, а потом дошло. Как такое может быть: ты умней говоришь, чем думаешь? Все потому, что говоришь ты словами, а думаешь мыслями.

Мысль – это нечто мчащееся, что и рассмотреть нельзя, но можно понять каким-то десятым чувством. А уж потом попытаться ее облечь в слова. Все равно, что родить ребенка, а потом примерять на него костюмчик.

Точно так и человек: чем больше живет, тем больше расшифровывает в себе слова, которые в готовом виде вылетают из рта, потому что уже давно сформированы и сразу набираются мозговым компьютером в зависимости от напряжения чувств. Словами никто еще никогда не мыслил, а только выражал свои чувства, не более.

Венедиктов покачал головой. Надо чем-то отвлечься от этих глупых мыслей.

Венедиктов уселся у большого красного телефона с западающими кнопками (когда-то был новенький, с иголочки, и модный, хвастались перед гостями), набрал издательство. Заместитель директора Лариса очень вежливо сказала, что гранки готовы, но текст сокращен до короткого формата.

– Как же так, – начал возмущаться Венедиктов, – сначала тянули на большой формат…

– Давайте не будем хитрить друг перед другом, – перебила очень вежливая Лариса, – ваша книга никогда не окупится, так почему мы должны ее издавать заведомо с убытком? У нас нет лишних средств.

Венедиктов улыбнулся и спокойно сказал, что скоро приедет и подпишет гранки.

Улыбнулся Венедиктов тому, что ему было сказано «давайте не будем хитрить». Значит, считали, что он хитрый. А цыганка сказала, что – «не хитрый».

И ведь действительно, разве он не знал, что его книга читаться не будет, кого интересует психологическая беллетристика, в которой он пытается убедить подросткового читателя, что надо постоянно смотреть в себя и воспитывать себя, чтобы уметь бороться с обстоятельствами. Иными словами, воспитывать волю, про которую никто ничего не знает.

В результате его откровения оценили как малоформатные. И правильно, нет никакого смысла тратить лишнюю бумагу, труд наборщиков и прочих спецов на то, чтобы издавать заведомо нечитаемые тексты.